По морю прочь
Шрифт:
— Скажите, — обратилась к ней миссис Флашинг, — кто вам больше нравится, мистер Хьюит или мистер Хёрст?
— Мистер Хьюит, — ответила Рэчел, но ее голос прозвучал неестественно.
— А который из них читает в церкви по-гречески? — спросила миссис Флашинг.
Это мог быть и тот и другой, и, пока миссис Флашинг описывала обоих и признавалась, что оба пугают ее, но один сильнее, чем другой, Рэчел искала, куда бы сесть. Номер, конечно, был одним из самых просторных и роскошных в гостинице. В нем стояло множество кресел и диванчиков, обитых небеленым полотном, но все места были заняты кусками картона, каждый из которых покрывали пятна, линии и мазки яркой масляной краски.
— Вам не полагается на них смотреть, — сказала миссис Флашинг, заметив удивление в глазах Рэчел. Она вскочила и сбросила, сколько смогла, картонок на пол, изображениями вниз. Однако Рэчел успела завладеть одной из них, и миссис Флашинг, с тщеславием художника, взволнованно спросила:
— Ну как?
— Это холм, — ответила Рэчел. Не было сомнений, что миссис Флашинг изобразила энергичное и резкое выпячивание земли; казалось, она запечатлела даже летящие вихрем комья почвы.
Рэчел стала переходить от одного картона к другому. Все они были отмечены порывистостью и решимостью их создателя; они представляли собой результаты неумелых схваток кисти с полуосознанными идеями, которые были навеяны холмами и деревьями; и все так или иначе выражали характер миссис Флашинг.
— Я все вижу в движении, — объяснила миссис Флашинг. — Поэтому… — Она широко взмахнула рукой в воздухе, затем взяла один из картонов, отложенных Рэчел в сторону, уселась на скамеечку и начала черкать огрызком угля. Пока она наносила свои штрихи, которые, по-видимому, служили ей тем же, чем другим служит речь, Рэчел, чувствовавшая сильное беспокойство, стала оглядываться вокруг. — Откройте гардероб, — после паузы сказала миссис Флашинг — неразборчиво, потому что держала во рту кисть. — Посмотрите вещи.
Рэчел заколебалась, и миссис Флашинг подошла сама, все так же с кистью во рту, распахнула створки шкафа и вывалила на кровать ворох шалей, кусков материи, накидок и вышивок. Рэчел начала перебирать их. Миссис Флашинг опять подошла и высыпала прямо на ткани гору бисера, брошей, серег, браслетов, кисточек и гребешков. Затем она вернулась на свою скамеечку и принялась молча писать маслом. Среди тканей были и темные, и светлые; они лежали на покрывале причудливой мешаниной линий и цветов, которую усеивали красноватые капли камней, глазки павлиньих перьев и бледные черепаховые гребни.
— Женщины носили эти вещи сотни лет назад, и до сих пор носят, — заметила миссис Флашинг. — Мой муж ездит по округе и собирает их. Тут никто не понимает их цену, поэтому мы покупаем их задешево. А в Лондоне продадим их элегантным дамам, — сказала она со смешком, будто ее позабавила мысль об этих дамах и их нелепых нарядах. Пописав несколько минут, она вдруг отложила кисти и уставилась на Рэчел. — Я скажу вам, чего мне хочется, — проговорила она. — Я хочу поехать туда и все увидеть сама. Глупо сидеть здесь с кучкой старых дев, как будто мы на английском побережье. Хочу отправиться вверх по реке и увидеть аборигенов в их поселениях. Всего каких-то десять дней в походных условиях. Мужу не впервой. Ночью лежишь под деревьями, днем тебя везут по реке, а если что увидим на берегу — будем кричать, чтобы они остановились. — Она поднялась и стала втыкать в кровать длинную золотую булавку, глядя на Рэчел, чтобы понять, как она восприняла это предложение. — Надо составить группу, — продолжила миссис Флашинг. — Десять человек могут нанять баркас. Поедете вы, миссис Эмброуз… А мистер Хёрст и второй господин поедут? Где карандаш?
Развивая свою идею, она все больше преисполнялась решимостью и восторгом. Она села на край кровати и составила список фамилий, причем каждую написала с ошибками. Рэчел была воодушевлена: план показался ей восхитительным. Она давно мечтала увидеть реку, а имя Теренса в списке озарило проект таким светом, что он стал казаться слишком прекрасным, чтобы воплотиться. Она старалась помочь миссис Флашинг, называя фамилии, объясняя, как они пишутся, и считая по пальцам дни недели. Миссис Флашинг хотела знать все о происхождении и занятиях каждого и сама рассказывала диковинные истории о характерах и привычках художников, о людях с такими же фамилиями, когда-то бывавших в Чиллингли, хотя, конечно, фамилии были другими, но это были тоже очень умные мужчины, интересовавшиеся египтологией, — словом, они просидели за этим делом довольно долго. Наконец миссис Флашинг принялась искать свой дневник, поскольку метод подсчета дней по пальцам не оправдал себя. Она выдвинула и задвинула обратно все ящики своего письменного стола, а затем крикнула:
— Ярмут! Ярмут! Ну что за женщина! Пропадает всегда, когда она нужна!
В этот момент завопил обеденный гонг, как будто у него начался дневной истерический припадок. Миссис Флашинг яростно позвонила в колокольчик. Дверь открыла миловидная горничная, почти такая же прямая, как ее хозяйка.
— Так, Ярмут, — сказала миссис Флашинг, — найдите мой дневник и посмотрите, что у нас будет через десять дней, потом спросите портье в холле, сколько надо гребцов, чтобы отвезти восемь человек вверх по реке, и сколько это стоит, запишите все это на листке бумаги и оставьте его на моем туалетном столике. А теперь… — Она указала на дверь своим изящнейшим пальчиком, так что Рэчел пришлось пойти первой. — Да, и еще, Ярмут, — добавила миссис Флашинг через плечо, — уберите эти вещи и развесьте их по местам, будьте умницей, а то мистер Флашинг рассердится.
На все это Ярмут лишь ответила:
— Да, мэм.
Когда они вошли в длинную столовую, сразу стало ясно, что все еще воскресенье, хотя атмосфера слегка и разрядилась. Стол Флашингов был накрыт сбоку у окна, так, чтобы миссис Флашинг могла разглядывать каждого входящего, а любопытства ей было не занимать.
— Старая миссис Пейли, — прошептала она, когда Артур медленно вкатил инвалидное кресло. — Супруги Торнбери, — последовало дальше. — Эта милая женщина, — она подтолкнула Рэчел локтем, чтобы та посмотрела на мисс Аллан. — Как ее зовут?
Сильно накрашенная женщина, которая всегда опаздывала, вошла в столовую с заготовленной улыбкой — как будто на сцену; она вполне могла бы вздрогнуть под взглядом миссис Флашинг, который выражал стальную неприязнь ко всему племени накрашенных женщин. Затем появились два молодых человека, которых миссис Флашинг собирательно называла «Хёрстами». Они сели напротив, через проход.
В обращении мистера Флашинга с женой смешивались восхищение и снисходительность, а его учтивая и плавная речь уравновешивала порывистость супруги. На фоне ее фырканий и вскрикиваний он представил Рэчел краткий очерк южноамериканского искусства. Он отвечал на восклицания жены, а потом спокойно возвращался к своей теме. Мистер Флашинг очень хорошо умел превращать обед в приятное времяпрепровождение, не соскальзывая в излишнюю задушевность. У него, как он сказал Рэчел, составилось мнение, что дебри этого края таят удивительные сокровища; то, что Рэчел видела, — лишь безделушки, собранные во время одной короткой поездки. Он предполагал, что на склонах гор можно найти гигантских богов, высеченных из камня, что колоссальные изваяния стоят в одиночестве посреди обширных зеленых пастбищ, там, где случалось бывать лишь аборигенам. Он считал, что задолго до рождения европейского искусства первобытные охотники и жрецы построили храмы из огромных каменных плит, вырубили из темных скал и мощных кедров величественные фигуры богов и зверей, символы великих стихий воды, огня и леса, среди которых они жили. Могут здесь быть и доисторические города, как в Греции и в Азии, стоящие на равнинах среди зарослей, и там сохранилось множество творений древнего народа. Здесь никто еще не был, почти ничего не известно. Говоря таким образом, излагая самые красочные из своих теорий, он полностью завладел вниманием Рэчел.
Она не видела, что Хьюит смотрит на нее через проход, между фигур официантов, сновавших мимо с блюдами. Он был рассеян, а Хёрст находил, что он к тому же зол и сварлив. Они затронули все обычные темы — политику, литературу, сплетни и христианство. По поводу богослужения они повздорили, поскольку Хьюит считал, что оно было ничем не хуже Сапфо, а язычество Хёрста — это просто показное чванство. Зачем ходить в церковь, спросил он, если ты читаешь там Сапфо? Хёрст возразил, что он слышал каждое слово проповеди и может доказать это — если Хьюит пожелает, он повторит ее. А в церковь он пошел, дабы осознать природу Творца, что в это утро у него получилось весьма ярко благодаря мистеру Бэксу, который вдохновил его на создание трех строк, принадлежавших к вершинам английской литературы и составлявших обращение к Божеству.