По небу полуночи ангел летел...
Шрифт:
«Сегодняшняя тема: происхождение слов. Этим занимается наука ороксология, то есть восточно-западное доказательство. Запишите эпиграф из халифа Мансура — Багдад. По-русски это слово означает — Бог дал. В 762 году халиф основал на берегах Тигра новую столицу великой арабской державы. Он посчитал, что ему это дал Бог. Так и назвал город. А вот что вам Бог дал, покажет экзамен».
Весь академический час марширует Пустошка около доски, где время от времени появляются отдельные слова, как пугливые мордочки лисьи из утреннего тумана. Аудитория поскуливает тоскливо, по-щенячьи. Лебедев сидит как на жердочке, воробьиным носом поклевывает, а Никифоров с богатырского размаху вечным пером, точно шелапугою, мечет.
«Какая умница эта Пустошка! — восторгается юноша Бесплотных. — Ничего не сказав,
«И последнее слово «одр», — диктует Пустошка. — Происходит от скандинавского «etar». Лебедев, проснись! На смертном одре будешь почивать! Лекция закончена. Ать-два».
У памятника старичку-лесовичку «джип» останавливается. Юноша Бесплотных, стоя у запыленного окна, любуется автомобилем, на черном боку которого серебрится название Международного юбилейного фонда — «Незабываемое торжество». А за тонированными стеклами неизвестность укрылась, терпеливо кого-то дожидается. И вдруг — откуда ни возьмись! — славная профессорша Пустошка лихо вскакивает на подножку, хлопает дверцею, и несется автомобиль по прямым Васильевским линиям.
Куда ты мчишься, черный «джип» — снаряд дорожный, иноземный, железным схваченный винтом? Собрал тебя расторопный японский мужичок с локоток, да не на скорую руку, не тяп-ляп, вот и вышел корабль, а добросовестно, с умом и компьютерным разумом. И не в кирзовых сапогах водитель, а в галантных итальянских сапожках жмет на педали и жизни искрометной радуется — только солнце блестит на дисках, только дорога шелестит зернистою лентою, да глядит вослед застывший в изумлении старичок-лесовичок, завидуя высокому полету и зеленея тоскливой медью. Куда же ты несешься, черный «джип», на крыльях свободы и пятой скорости?
Старик Емшан
«Кто имеет медный лоб, тот имеет миллион, как Тутанхамон», — мурлычет про себя Киргиз-Кайсацкая, летя в черном «джипе» с трехцветными федеральными значками. Песенку эту написал старик Емшан — благородный рыцарь, по четвергам возглавляющий независимое движение «Рокеры против наркотиков». Правда, злые языки именуют это движение не иначе как «Пчелы против меда», но старик Емшан всегда тверд и непреклонен в своих устремлениях, будто шприц, заостренный на посиневшую вену. Он стоически проповедует здоровый образ жизни, слегка обнадеживая больных друзей:
Степной травы пучок сухой, Он и сухой благоухает!Старик Емшан был наставником гламурной Гульнары — юной дочери Киргиз-Кайсацкой. Об ином наставничестве рассказывают непристойные басни. Но не таков благородный рыцарь Емшан — талантливый выпускник свободолюбивого Невского проспекта и близлежащих подворотен. Поутру приходит он в книжную лавку как завзятый филобибл и заклинает: «Автомедонт, уведи меня в кущи блаженства!».
Ясное дело, уводит его Автомедонт в букинистические кущи, где звучат амурные вирши и поются египетские песенки, а благочестивый Аретино, облачившись в черную сутану, подслушивает за узорчатой дверью откровения двух куртизанок: «Как-то мне пришла фантазия научиться бренчать на гитароне, не потому, что мне это нравилось, а потому, что мне хотелось казаться женщиной, которая интересуется искусством. Ведь это лучший капкан для ротозеев, если девка отличается еще и каким-нибудь артистическим даром».
Бренчит семиструнная гитара в зимнем саду Киргиз-Кайсацкой — гламурная Гульнара обучается мусикийской гармонии. Старик Емшан, закрыв очи, отстукивает такт башмаком. «Кто любит, тот любим, — вьется в воздухе юный голосок, — кто светел, тот и свят». Струится голосок мимо зыбких растений зимнего сада и, взметнувшись, разбивается в серебряные дребезги у самых ног Киргиз-Кайсацкой. Умиляется Киргиз-Кайсацкая семейной идиллии, любуется издали стариком Емшаном: «По профилю он, конечно, слесарь, но зато в анфас — ну чистый кесарь».
И действительно: огненные волосы, собранные в высокий гребень, напоминают старинный шлем, украшенный перьями, и придают рокеру вид сурового римского воина. Впрочем, по паспорту его так и зовут — Воин Георгиевич Емшан.
По четвергам «рокеры против наркотиков» собираются в кафешке на слякотной Лиговке — там, где змеятся в тумане вечерние поезда Московского вокзала. Попивают рокеры балтийскую шипучку и лениво, вполуха слушают златокрылую поэму Бордюрчикова про ангела, который сидит на Петропавловской игле триста лет и вот-вот низринется, обколотый, в невские глубины. И лениво, с кривой улыбочкой разглядывают гламурную Гульнару Киргиз-Кайсацкую, что медитирует медиатором с грехом пополам. А потом поют нестройным хором емшановскую песенку про медный лоб миллионера. И такая тоска гремучая, такая безысходность великая сквозит в каждом звуке, что чудится — выйдут они сейчас на слякотную Лиговку и всей толпою, бесприютной и неприкаянной, постригутся то ли в схимники, то ли в скинхи.
Закон Нумбакулы
Еще на слякотной Лиговке есть рок-магазинчик «Костыль», где продаются модные прибамбасы — черные куртки, отделанные косыми молниями и заклепками, черные футболки, оттиснутые желтыми черепами, стальные подвески в виде гробиков со скелетами. «Жизнь отстой, — философствует рокер, — а смерть навсегда». У магазинчика пацаны дурачатся — невпопад пасуют друг другу маленький мешочек:
«Гей, Фома!»
«Гей, Ерема!»
Испуганно шарахаются в сторону прохожие, когда летит через улицу мешочек, где не мелкая свинцовая дробь погремливает, но обыкновенная перловая крупа. Впрочем, пугаются они не мешочков, а воинственного обличья ходячих мертвецов, украшенных железной символикой смерти. Этим свирепым «готам» — глаза подведены черным, ногти намазаны черным, а гребень драконий зализан набок — не хватает только солдатского котелка на ремне.
«Солдатский котелок — весьма удобный сосуд, — рекламирует старик Емшан священную утварь древних германцев, — здесь можно хранить пучок степной травы». Иногда же облачается старик Емшан в оранжевую куртку-кенгурушку и рассказывает пацанам об австралийском племени акильпа, таинственно исчезнувшем в пустынях пятого континента.
Верховным божеством племени акильпа был Нумбакула. Он создал первого человека — первого акильпа, научил племя охотиться и ловить рыбу, строить шалаши и разводить огонь. Он установил для акильпа строгие правила жизни — кому поклоняться и кого бояться, куда следует идти, а куда — ни шагу. Затем Нумбакула срубил деревои соорудил из него столп истины. По этому столпуон взобрался на небеса и поселился там, наблюдая с заоблачных высот, как акильпа соблюдают его божественные законы.
Акильпа остались без предводителя и не знали, что делать. Раньше Нумбакула безошибочно приводил их к густым чащам, где гнездились птицы, к быстрым рекам, где водилась рыба. А теперь никто не представлял, куда направляться — на север или юг, на восток или запад. Неожиданно столп накренился, и акильпа догадались, что это Нумбакула подает с небес добрый знак — показывает им дорогу. Мужчины взвалили бревнона плечи и двинулись в путь.
Многие годы акильпа кочевали по земле, и всюду носили с собой столп истины, с помощью которого они поддерживали связь с небесами и своим божеством. Придя на новое место, они устанавливали столп посередине, украшали его зелеными ветвями и совершали жертвоприношения. А потом, когда наступала необходимость, просили егопоказать верную дорогу. Но однажды случилось непоправимое. Одряхлевшийот времени столп рассыпалсяна куски, и акильпавновь оказались на распутье. В полной растерянности они уселись на корточки вокруг обломков и стали дожидаться смерти. С тех пор о племени акильпа никто ничего не слыхал.