По обе стороны любви
Шрифт:
В ту же самую минуту она испытанным приемом ловко снялась с кресла и взмыла над рядами партера. Эта незримая для окружающих левитация далась ей не труднее, чем скольжение по волнам во сне, и никто в целом свете не был властен помешать ей. Счастливая сила вознесла ее над самой сценой, где голоса героев пьесы зазвучали совсем рядом, а лица их оказались на расстоянии вытянутой руки.
И что за открытия суждено ей было совершить в этот вечер!
С первого же взгляда она определила, что на сцене все происходит в точности как бывало когда-то и в жизни, только вот никак не вспомнить: когда же именно? Но случилось все это, несомненно, недавно — так живо откликалась душа на каждое слово, шаг, жест персонажей! Любовь, тайна, музыка, смех, приключения с переодеваниями, и страх, и ревность, и голод, и блеск золотых монет, и сверкание кинжала, и искусно сплетенная сеть заговора, и вовремя подоспевшая помощь друга, и наконец-то долгожданное объяснение с пылкими объятиями — все это нахлынуло и враз опьянило Веронику, как аромат лета в первый день отпуска, когда в глазах еще мельтешат строчки выпускных сочинений и не верится, что сегодня наконец-то можно не бежать ни к первому, ни ко второму уроку, ни даже вести детей с тяпками на пришкольный участок за тиром полоть амброзию.
Однако на этом спектакль… вдруг взял да и закончился.
Да что там, он просто мелькнул как молния!
Вероника не успела толком рассмотреть даже стразовый узор на лифе героини! Не запомнила ни единого куплета из веселых песенок пройдохи слуги!
Она буквально и опомниться не успела, как интрига была уже раскрыта, справедливость восторжествовала, герой с героиней отправились прямиком под венец — и буквально в следующую минуту Карпова с Куценко уже дрались у стойки гардероба!
Так что же ей теперь полагалось — разнимать их?
ОПЯТЬ?
Все как раньше?!
Она огляделась не веря собственным глазам.
— Руки. Убери, — пробормотала она в сторону Куценко машинально. А в сторону Алены Карповой: — А ты отойди от него. Одевайтесь!
Удивительно, но на этот раз они услышали. И не прошло и минуты, как перестали махать кулаками и визжать. И, все еще красные и тяжело дышащие, натянули куртки и без всяких дополнительных окриков двинулись к толпе «своих» у прозрачных дверей.
По-видимому, волшебная сила искусства преобразила даже седьмой «Б». Присмиревшие под впечатлением спектакля задиры, кокетки и всяческие нервомоты послушно ожидали классного руководителя, готовые практически без сопротивления построиться парами и двинуться в сторону троллейбусной остановки.
Хотя, понятно, без мелких конфликтов не обошлось.
— Вероника Захаровна, а Беспечный жвачкой плюется!
— Че-го-о-о?! Да сама ты…
— Опять! Видите? Видите?!
— Вероника Захаровна, за мной папа приехал! Во-он, красная десятка! Вероника Захаровна, а можно Оле со мной? И еще Пономаревой? Нам по дороге! Я на Каляева живу, а они на Трудовой славы!
Но к изумлению класса, Вероника Захаровна совершила головой неопределенное движение — не то кивнула утвердительно, не то качнула отрицательно — и, даже не посмотрев ни на кого, без единого слова ОДНА вышла в стеклянные двери!
От неожиданности седьмой «Б» в полном составе испуганно потянулся следом.
…Кажется, согласно школьному фразеологическому словарю, это называлось — «не находить себе места».
Кресло в большой комнате окончательно состарилось и расшаталось. Зеленая обивка протерлась кое-где до глубинного черного слоя. И стоило только забраться на сиденье по привычке с ногами, как через пять минут начинала болеть спина.
Кухня явно похолодела и неприветливо насупилась. Иногда Вероника разглядывала ее с искренним недоумением: неужто она сама столько лет накрывала на этот стол с обшарпанными ножками, заклеивала с изнанки скотчем клеенку некогда веселой изжелта-красной расцветки? И эти перевернутые пустые баллоны всегда так и стояли на подвесной полке, а рядом висела на стене лакированная декоративная тарелка-подсолнух — плод недолгого увлечения Николая росписью по дереву? Лак местами облез с краев, и лишенное защиты дерево постепенно темнело, обретая сходство с траурной каймой. Но убрать рукотворное изделие с глаз долой у Вероники, как обычно, не хватало решимости, и она отводила взгляд от тарелки и брела в детскую.
Здесь на душе становилось полегче. В этом маленьком государстве жили милые, такие понятные и близкие сердцу вещицы: по углам приютилось с полдюжины кукол Барби китайского происхождения, всех возможных мастей и степеней износа, включая глубокую инвалидность; под тахтой прилегли синие Маришкины и красные Туськины колготки; стол и пол вокруг него усыпали пластмассовые бусины и звездочки из набора «Маленькая рукодельница», причем часть звездопада пришлась и на Маришкин рюкзак; рыжий пластилиновый медведь на подоконнике соседствовал с тюбиком малиновой помады, невесть откуда взявшимся, поскольку никогда в жизни Вероника не решилась бы нанести на губы этакий кислотный оттенок; в довершение картины пара сушек по-свойски расположилась в цветочном горшке среди кактусов.
Но увы! Чем дольше всматривалась Вероника в каждый предмет, тем ощутимее начинал действовать ей на нервы даже этот умилительно немудрящий интерьер. Ибо по-настоящему все здесь, если присмотреться, требовалось перебрать, разложить, переставить, помыть, полить, выбросить, сложить стопочкой, зашить и отдать соседским детям; попутно же следовало отругать, объяснить, наказать, потребовать твердых обещаний, пригрозить, пообещать, а заодно и показать личный пример… Словом, начать-таки новую жизнь, когда и на старую-то сил едва хватало.
По ночам Вероника снова стала просыпаться. Сердце стучало, не хватало воздуха, и она плелась в кухню за валерьянкой, после чего, в ожидании ее действия, садилась у открытой форточки.
Теперь ее мучили не страхи и не чувство вины, а нетерпение.
Теперь ей хотелось сейчас же, сию минуту перенестись ТУДА — ну хотя бы на перекресток возле театра!
О, как упоенно следила бы она за игрой теней на его стенах! Она дожидалась бы рассвета, когда вдруг бесшумно погаснут фонари, а вскоре откроется незаметная боковая дверь, пропуская первую человеческую фигурку — и тайная, но поистине волшебная жизнь закипит в его недрах! И неужто настанет наконец то мгновение, когда она войдет в ту же дверцу — не как чужая и посторонняя, но как человек, причастный к искусству?! Неужто ей позволено будет присутствовать при таинстве таинств — РЕПЕТИЦИИ?! Она уже сейчас, заранее приходила в восторг от каждого движения актеров, от каждой режиссерской реплики; отныне все эти люди до последнего рабочего сцены были близки ей, как кровные родственники, и театр, их общий дом, гостеприимно распахивал перед ними все свои скрытые от посторонних глаз уголки.
Да как же умудрилась она провести полжизни бог знает где и даже не догадаться об этом?!
Мысли эти захватывали воображение, пьянили и вконец обессиливали Веронику. Как отуманенная, брела она обратно в постель и забывалась коротким сном. Как во сне, полубессознательно двигалась утром по дому, механически исполняя необходимые дела, и машинально отправлялась на работу.
Она не помнила, кто именно отвечал, на каком уроке и какие получал оценки; глаза бесчувственно скользили по строчкам сочинений, автоматически выхватывая ошибки. Лица учеников маячили перед ней, неотличимые друг от друга, и лишь развеселая физиономия Беспечного выделялась на общем фоне, будя какое-то воспоминание — впрочем, неопределимо туманное.