По поводу одной машины
Шрифт:
— Вы счастливая… Когда природа бывает так щедра, как с вами… Вы здоровы, можете мне поверить. Не поддавайтесь мрачным мыслям, расслабьтесь. Захочется есть — ешьте, захочется спать — спите; если захотите встать — пожалуйста, а не то побудьте еще на постельном режиме. Только остерегайтесь простуды.
Марианна пережила тяжелые минуты, во сне ее мучили кошмары. При этом главным действующим лицом была не она сама, а машина — «Авангард». Рядом стояла какая-то незнакомая девушка, которая порой принимала облик дурочки Карлины Соццани, намалеванной, с наклеенными ресницами. Она делала все не так, «Авангард» ходил ходуном, а дурочка Карлина, приближаясь вразвалочку, играя бедрами, нажимала на зеленую кнопку — скорость вращения
Иной раз у «Авангарда» стояла Андреони. Она работала четко, с невозмутимым спокойствием — можно поучиться. Но когда у нее обрывалась проволока, она так же невозмутимо лезла своей культяпкой в прорезь, погружала ее во вращающееся нутро машины… Однажды возле «Авангарда» стояла Гавацци. Ясно почему: Кишка, не решаясь сослать ее на «Свалку», поставил в наказание сюда. Он велел забинтовать ей всю голову, оставив лишь отверстия для глаз и две дырочки для носа. Гавацци нажимала нужную кнопку — зеленую. Но, издав пронзительный свист, как паровоз из ковбойского фильма, барабан начинал вращаться в обратную сторону. Сколько Гавацци ни нажимала красную кнопку, «Авангард» все равно вращался наоборот. Тогда Гавацци подбегала к вытяжному барабану и била по нему ногой, обеими руками, чтобы «Авангард» перестал разматывать уже готовый кабель. В это время бинт, которым была обвязана ее голова, разматывался; конец его болтался, как коса, становился все длиннее и раскачивался, раскачивался, пока не попадал в прорезь, пока не затягивало вращающейся массой… И так все время — «Авангард», «Авангард», «Авангард»… Хоть бы раз приснился Сальваторе! Ни разу его не видела, даже издали, даже со спины.
Марианна открывает глаза; возле ее кровати сидит доктор Кризафулли. Остался всего один день. Больничный лист на исходе: судя по тому, как упорно доктор теребит свою бородку, он чем-то озабочен и расстроен, но не подает вида. В остальном он ведет себя как обычно. На сей раз он завел разговор о женщине-работнице, о том, что ее ждет в будущем, как гармонично будет сочетаться ее труд на заводе с обязанностями жены и матери, ибо труд продолжит, дополнит и сделает более совершенной вторую сторону ее жизни. Как выиграет от этого ее подлинная женственность, насколько ярче, полнее и устойчивее будет ее красота…
Голос доктора звучит вяло, монотонно, и в то же время он словно поет. Хотя то и дело тревожно поглядывает на часы.
— Мне надо бежать… Но перед тем, как уйти, я хотел бы…
И — снова о женщине-работнице, о женщине-супруге и матери, о том, как гармонично в ней будет сочетаться…
Наконец, прощаясь:
— Я продлил вам больничный лист. Отдохнете еще десять дней, до первого марта. За это время придумайте себе какие-нибудь осуществимые желания и удовлетворите их. Например, поесть пирожных «безе» или печеных каштанов. Очень приятно насыпать их в карман — горячих, прямо с жаровни — и есть по дороге. А почему бы вам не поставить на комод красивый букет цветов? Например, лютиков? Сходите сами, купите, отберите получше. Если не замерзнете, поглазейте на витрины. Сядьте на трамвай и покатайтесь по кольцу вокруг центра. Это отличный маршрут. За город, на окраину лучше не надо: по-моему, там тоскливо.
Впервые за все время его непробиваемый оптимизм дал трещину. Затем, обычным докторским тоном:
— Если вам не хочется, нет нужды выходить сегодня же. Я сказал, что надо гулять, просто потому, что мне вряд ли удастся побывать у вас в ближайшие дни.
Марианна: — Почему? Отец нездоров? Что-нибудь с мамой?
— Нет, нет. Мы недавно виделись, разговаривали. У них все хорошо. Очень хорошо. Они замечательная пара.
Госпожа Аделе (после того как, сделав над собой усилие — а ей это стоило немало! — она проводила доктора до лестничной площадки и затворила за ним дверь): — Вот и хорошо! Лучше быть не могло…
Она вынимает из буфета свернутый в трубку листок бумаги, перетянутый резинкой, разворачивает.
— Читай! Это от Карлы. От тети Карлы. Она приготовила тебе комнату и ждет с нетерпением. Сегодня кончу стирку, завтра на рассвете выедешь, а через десять дней ты, моя дорогая дохлятина, вернешься к маме с такой цветущей физиономией, что…
— Завтра? Уже завтра на рассвете? — Марианна крепко вцепилась в пододеяльник и подтягивает его к подбородку, как в начале болезни, когда доктор проделывал свои странные, плутовские манипуляции с одеялом.
Аделе Колли (решительным тоном, напомнившим прежнюю госпожу Аделе): — Воздух! Лес! Солнце! Покой! Парное молоко! Яйца прямо из-под курицы! Настоящее сливочное масло! Это будет получше, чем пирожные «безе» и катанье на трамвае по кольцу!
— Почему же ты ничего не сказала раньше, при докторе? Я не поеду. Без его разрешения не поеду. Вот он придет, я у него спрошу.
— А что у него спрашивать-то? Ты разве не пеняла, что ему самому все это надоело и что он больше не явится? Кончено. Вот когда у тебя будут дети, свои дети, — в голосе Аделе Колли тревога и печаль, — тогда ты поймешь, что матери виднее. Матери лучше знать, что идет на пользу, а что во вред ее ребенку.
XXXVII
Дзанотти (закончив перекличку): — Все в сборе. Я благодарю присутствующих, особенно не членов Внутренней комиссии, что они откликнулись… — Хотел было, сказать, «на наш призыв», но, решив, что это слишком высокопарно, закончил — …на наше приглашение. Мы все в сборе, вернее, все, кроме одного.
Ригуттини: — Но человек все-таки не иголка…
Джани Каторжник (который никогда не пропустит случая скаламбурить): — В данном случае, не былинка…
Ригуттини (успев высморкаться): — …Не могла же она провалиться сквозь землю!..
Сильвия: — По-моему, нечего рассуждать, возможно это или нет. Факт налицо: нет ее. Даже ее соседка, больная женщина, которой Гавацци каждый день покупала еду и прибирала постель, и та ничего не знает. Она видела… точнее, слышала, как та пришла домой, собрала какие-то вещи, сказав, что хочет избавиться от лишнего тряпья, и ушла, пообещав вернуться через полчаса. Это было в тот самый вечер, когда…
Мариани: — Извините, я ровно в семь…
Дзанотти: — Я предупреждаю: никто отсюда не уйдет, пока мы не закончим и не утвердим отчет, если за него проголосует большинство членов Внутренней комиссии, разумеется. Остальные имеют совещательный голос.
Гуцци: — Я так в протокол и записываю.
Мариани: — Давай, давай! Но тогда записывай все, а не только то, что вам нравится.
Дзанотти: — Чтобы напомнить, в чем суть вопроса, обратимся к протоколу заседания от… (справляется в блокноте) 18 декабря 1957 года, пункт четвертый повестки дня: «О новых крутильных машинах в цеху Г-3». Кроме того, по поводу появления на заводе Колли Марианны… 20 февраля этого года, имеется рапорт охранника, некоего… (берет листок, прикрепленный скрепкой к повестке дня)… Либутти Альчиде: «20 февраля в 9.42 упомянутая выше такая-то и т. д. и т. п. на мой вопрос о причине и т. д. и т. п. заявила, что вынуждена отправиться в медпункт для контрольного освидетельствования».