По прозвищу Чумной
Шрифт:
— Да?
— Какая она?
— Как тебе сказать... темперамент у вас точно очень похожий. Да и внешне местами... Помнишь, у тебя волосы отросли и ты ходил кудрявый, тебя ещё то цыганом, то бараном дразнили?
— Вспомнишь тоже! — выражение его лица смягчилось. — Я обязательно вернусь, слышишь?
— Я в этом не сомневаюсь.
— Но рожу я тебе всё-таки разобью.
— Если захочешь — пожалуйста. Я постараюсь подкопить сил и ещё раз проявиться. Держись тут. Будет жаль, если ты сдохнешь окончательно.
— Не дождёшься.
— Узнаю прежнего Чумного, — произнёс Воронов прежде, чем исчезнуть.
Ликс устроился на камне, рассматривая вновь начавшие распадаться ноги. Ему нужна ещё
Света осталось совсем мало, он невольно выжирал магию даже из светильников, чтобы получить возможность практически безболезненно переваривать чуму. Безболезненно в сравнении с тем, как это должно было ощущаться в полной мере. Накопители тоже закончились, а значит его ждёт неделя настоящей боли. Чтобы не рухнуть с алтаря, Ликс сполз на пол, прижимаясь спиной к каменной плите, глубоко вздохнул. Последнее было скорее машинальным, чем действительно необходимым, просто оставшаяся от прошлой жизни привычка, вздох, словно перед прыжком в ледяную воду. По капле, по «порции», если так можно выразиться. Сил на самом деле осталось не так много, хотя он и держался перед Киром.
Боль была ожидаема. Первую вспышку он даже встретил улыбкой, она практически не отличалась от того, что Ликс испытывал всю прошлую неделю. А после она начала накатывать волнами, то резко возрастая, то практически исчезая, словно какой-то садист-исследователь крутил регулятор в разные стороны, наблюдая, как такой перепад скажется на подопытном некроманте. Чумному уже было плевать на сохранность внешности, он восстановит себе лицо, отрастит конечности. Главное — сохранить мозг и максимум нервной ткани. Голосовые связки сдаются первыми, радуя колдуна тем, что снаружи не услышат его вопли, хотя обострившийся от боли слух улавливает нервное скуление пса где-то недалеко, всего в нескольких коридорах от него. Отлично, если Кост смог подойти ближе, значит, заразы в коридорах стало меньше, она вся собирается к нему. Некромант свернулся в клубок, заваливаясь на бок.
— Надо же, ещё не сдох... Ну, я подожду.
— Я выживу, старик...
Отражение Астрелиса замерло рядом с ним, качнув ногой, словно желая попинать неподвижный труп. Ликс проигнорировал: пусть «наставник» позлорадствует, пусть не считает его угрозой. Чего младший некрос не ждал, так это того, что его схватят за волосы, до этого отражения не могли взаимодействовать с реальным миром, даже Кир уворачивался от магии, а не от захвата. И такой сюрприз...
— Нет, мальчишка. Ты сдохнешь. Окажешься там, где и вся твоя погнанная семейка — на помойке истории. Есть что-то ироничное в твоей смерти именно от чумы.
Ликс сосредоточился, сгустком наполовину переработанной магии отбиваясь от колдуна. Отражение дрогнуло, раздражённо шипя. В воздухе сильнее запахло гнилью. Вряд ли зараза таким образом прицепиться к нему, но хотя бы такое моральное удовлетворение он получит. Астрелис отшатнулся, и Чумной смог ненадолго прикрыть глаза, наслаждаясь мгновением облегчения. Через прикрытые веки уловил что-то подозрительное, принимаясь рассматривать заинтересовавшую его деталь уже куда внимательнее. Наставничек-то был здесь в чьём-то теле, он присутствовал материально, просто кокон магии отвлекал от этого внимание.
— Когда-то я уже стал Чумным, пусть это и было скорее иронией. Кто б тогда знал, что прозвище станет пророческим... Кост! — пусть связок у него и не было, он всё ещё прекрасно «думал вслух», транслируя мысли окружающим.
Тем, кто был настроен его услышать, и уж костяной пёс точно входил в их число. Идея пришла в голову внезапно, но вполне могла сработать. В конце концов, в ритуалах можно задействовать и висящую вокруг магию в любой форме.
Зверь сбил с ног не ожидавшего такого манёвра «носителя» старого некроманта, чуть придушивая, ровно настолько, чтобы тот не слишком сопротивлялся, но остался живым. Ликс давил остатками сил, не давая отражению ускользнуть, хоть и понимал, что после начала обряда Астрелис исчезнет, оставив ему лишь исполнителя. Ну, ничего, для начала ему хватит и этого. А Двуликая получит разумную жертву. Для Совета же... кого волнует, какой смертью погиб нарушитель? Пусть от этого количество убийц в мире не поменяется, но с Горгулий спрос другой.
— Великая тёмная мать, из чрева которой я вышел много перерождений назад, следящая за мной сквозь мерцающие в темноте глаза. К тебе взываю и о милости твоей прошу.
Из острых предметов у Ликса был только обломок собственной кости. Сгущающаяся вокруг магия, погружающая гробницу в холод, придавала сил стоять ровно на кое-как скреплённых костях ног, пока навалившийся на жертву пёс не давал «носителю» Астрелиса ускользнуть. А Ликс впервые за две смешанные в сознании жизни молился настолько искренне. Посиневшие губы некроманта раскрылись в оскале, улыбкой это назвать можно было только издали и с перепоя.
— Той, что карает и милует, отдаю эту душу, — боль в собственном теле отошла на второй, а то и на третий план, оставляя лишь кристальную ясность ума и ощущение пристального внимания.
Настолько пристального, что казалось, будто Двуликая стоит прямо у него за спиной, через плечо рассматривая предлагаемую жертву. Ликс мог поклясться, что ощущает на себе неживое, мертвенно-холодное прикосновение, слышит смешок прямо у уха. Алексей-инквизитор внутри него бился то ли в истерике, то ли в агонии, искренне считая убийство в бою и жертвоприношение совершенно разными вещами. Некромант с Зиланделикса, продолжатель линий и правителей Зиланда, и предателей, создавших Зиландскую чуму, чувствовал волю богини, ощущал узкую ладонь, направляющую его руку. Где-то между ними, на месте сплавления двух личностей, зарождался Алексей Басманов, последний в практически уничтоженном семействе, ещё не знавший крови, отрезанный от того, что должно было стать его сутью.
— Принимаю, — шёпот на ухо стал совсем реальным. — Бей!
Рука опускается сама, на острие обломанной кости собирается какое-то невероятное для такой площади количество магии. Край сознания засекает время: он почему-то особенно чётко видит цифры на чудом не сброшенной на пол рации. Отдача от выброшенной жертвоприношением силы могла бы переломать кости, если бы у Ликса осталась к этому моменту хоть одна целая часть тела. Он регенерирует, но в этот момент с тоской вспоминает своё разложение заживо — оно была не настолько мучительно, как эта жестокая милость богини. Женский смех оглушает, перекрывает собой всё, даже собственный крик и скуление нервно тыкающегося носом в его лицо пса. Рация трещит, когда боль начинает отступать, колдун даже различает голос Зейла. Видимо, уловили вспышку внутри. Ответить не может, но ткнувший по устройству лапой пёс подталкивает его ближе к хозяину, и некрос надеется, что по его хрипам поймут: он жив. Всё ещё жив. Взгляд снова цепляется за время: на всё ушло меньше минуты.