По пути Синдбада
Шрифт:
— Выбираем! Гитовы пошли! — внезапно послышался чей-то голос.
Кто-то явно поторопился, выдав желаемое за действительное, ибо за этим возгласом раздался оглушительный треск — это порвался верхний, примыкавший к рею край грота; разрыв пошел дальше, и гитовы подняли к рею лишь рваные полосы огромного паруса. Грот вышел из строя, и теперь следовало как можно быстрей опустить на палубу грота-рей с порванным парусом.
Я подал команду:
— Опустить грота-рей! Оставьте гитовы. Теперь от них никакого толку.
Кто-то отвязал стопоры грота-фала, и матросы начали потравливать тросы. Ударяясь о мачту, грота-рей пошел вниз. В начале нашего плавания я бы ни за что не решился, если бы даже возникла необходимость, опускать грота-рей в штормовую погоду, но за время нашего перехода команда набралась опыта, и, хотя спуск рея на палубу был по-прежнему сопряжен с немалой опасностью, эта операция стала команде вполне по силам и в неблагоприятных условиях. При проведении этой рискованной операции каждый знал свое место, свои обязанности. Вот и теперь Салех и Джумах, расположившись на баке, внимательно следили за тем, как на них опускается передний конец грота-рея, чтобы в нужный момент накинуть на него трос и помочь отвести громадину в нужную сторону. За противоположный конец грота-рея отвечал Терри Харди, расположившийся на корме.
Грота-рей медленно опускался, наконец его оттянули к борту и уложили на палубу. Матросы стали отсоединять порванный парус. К рассвету эта работа была закончена. Ветер к этому времени стих, и «Сохар» под кливером и бизанью уверенно шел вперед, хотя, естественно, потерял в скорости. Вскоре перед моими глазами предстала следующая картина: на запасном гроте, поднятом из трюма на палубу и брошенном на снятую с рея рваную мокрую парусину, вповалку, даже не сняв плащей, спали вконец уставшие люди. Плавание в Китай — тяжелое испытание.
В тот день на завтрак мы довольствовались холодной овсянкой, поскольку у Ибрагима начался приступ морской болезни. Поев, принялись за работу: после шторма ее набралось немало. Половина команды работала в подпалубном помещении, где царил полный хаос. Из разорвавшихся во время шторма мешков высыпался горох, повсюду валялись фрукты, по днищу растеклось масло из опрокинутых бутылей, и даже двухсотпятидесятикилограммовый ящик с продуктами оказался сдвинутым со своего места. Другая часть экипажа трудилась на палубе, присоединяя к рею запасной грот.
К двум часам пополудни новый грот был готов, но я решил этот парус пока не ставить, ибо имелись явные предпосылки к тому, что шторм повторится. Небо на западе выглядело странно. Над морем нависла мгла, и она наступала. Над ней клубились темные облака, похожие на дым при большом пожаре, но верхняя часть этой клубящейся массы была на удивление ровной, словно обрезанной ножом. Выше ее, за просветом, виднелась другая полоса облаков, а за следующим просветом — еще одна полоса. Море под этим странным формированием облаков казалось темным, и только белые хлопья пены на гребнях волн выдавали его волнение. Но вот облака надвинулись на «Сохар». Ветер усилился.
— Похоже, надвигается шторм, — сказал я находившемуся рядом со мной Тому Восмеру. — Хорошо, что нам удалось убрать грот, но как бы на этот раз не пострадал кливер.
К сожалению, мои слова оказались пророческими. Вскоре ветер достиг штормовой силы. Кливер до предела наполнился ветром.
— Взгляните на бушприт! — внезапно послышался голос Питера Доббса. — Он согнулся, вот-вот сломается.
И в самом деле, бушприт согнулся, как удочка, на которую клюнула крупная рыба. Раздался треск, перекрывший завывание ветра. Но, когда показалось, что поломки бушприта не избежать, кливер-шкот выскочил из крепления со звуком пистолетного выстрела, и получивший свободу кливер заполоскался. Снова раздался треск, и порвавшийся в клочья кливер сдуло за борт; на ликтросе [79] осталась лишь узкая полоса парусины.
79
Ликтрос — трос; которым обшит для прочности парус.
— Поднимите парус на борт! — крикнул я, стараясь перекрыть шум ветра.
Выудить из воды удалось лишь один кусок парусины — примерно треть кливера.
— Поднять запасной кливер! — скомандовал я.
Парус принесли на палубу. Он представлял собой небольшой кусок парусины, подходящий разве что для прогулочной яхты, а не для судна океанского плавания. Однако ветер не утихал, и, для того чтобы поднять даже этот небольшой парус, за кливер-фал взялись восемь матросов. Еще несколько человек, расположившись на баке, удерживали парус на месте, пока на фале не выбрали слабину. Затем кливер начал подниматься, наполнился ветром, однако до нужного месторасположения не дошел, остановившись намного ниже. Матросы напрягали все свои силы, но фал больше не выбирался. Тем временем я заметил, что кливер получил опасное натяжение, и потому подал команду:
— Опустить кливер!
Быстро опустить кливер не удалось, и, пока его опускали, он порвался у своего основания. Это был третий парус, который мы потеряли за день.
Тем временем ветер словно прибился книзу и, скользя по волнам, срывал с них белую пену, так что барашки не успевали образоваться, а сами волны стали высокими и короткими. Шел сильный дождь, который бил по глазам, и смотреть против ветра было невыносимо. Однако «Сохар» успешно справлялся с бурей и кренился, уходя шпигатами под воду лишь время от времени. Я распорядился, чтобы члены команды надели спасательные жилеты, но не потому, что боялся, что корабль перевернется. При крене была опасность упасть за борт.
Шторм продолжался. Море и тучи, волны и проливной дождь смешались в общий клубок ревущей и клокочущей пены, но вдруг этот рев перешел в оглушительный треск, подобный удару грома. Это бизань-шкот выскочил из крепительной утки, и бизань, новый, наш лучший парус, сшитый из парусины высшего качества, порвался в клочья. Мы потеряли четвертый парус — и это за один день! Едва порвалась бизань, Камис-флотский внезапно сорвался с места, подбежал к планширю, встал против ветра, одной рукой ухватился за ванты, другую поднес ко рту и издал долгий пронзительный крик. То ли Камис бросил вызов стихии, то ли молил Аллаха о помощи и защите — я не стал уточнять.
К вечеру шторм утих, и экипаж принялся за работу. Нам следовало поднять грот, заменить кливер, бизань, а также починить, насколько возможно, пострадавшие паруса (на что ушло несколько дней). Однако наш экипаж не пришел в уныние. Мы были уверены в своих силах, и работа, за которую засели матросы, вооружившись нитками и иголками, сопровождалась шутками и байками из морской жизни. И все же я беспокоился: человеческие силы не беспредельны, а в тех условиях, в которых мы оказались, немудрено впасть в депрессию. В те дни чего стоила одна сырость! Мокрая обшивка в подпалубном помещении, сырые постельные принадлежности, влажная, не успевшая просохнуть одежда, приготовленная на смену, — все это не способствовало поднятию настроения.