По Северо-Западу России. Том 2. По Западу России
Шрифт:
Прежде всего, и на первых строках, является необходимым, насколько возможно, опровергнуть два общепринятых мнения. Во-первых, хотя университет основан в 1632 году Густавом-Адольфом, но ему нет еще 254 лет от роду, потому что надо вычесть тридцать четыре года его несуществования, вслед за взятием Юрьева русскими в 1656 году. да еще те годы, в которые существовал он еле-еле в городе Пернове в течение двадцати лет, до 1710 года, затем еще почти целое столетие теневого существования, пока в 1705 году окончательно поднят был вопрос, где же быть университету — в Митаве, Пернове или Юрьеве, — вопрос окончательно решенный в 1802 году Императором Александром I в пользу последнего. Во-вторых, местные люди утверждают, что дерптский университет «muss ?ог allem deutsch sein» то есть должен быть прежде всего немецким. несмотря на подобное мнение, юрьевский университет за все время властвования шведов был скорее шведским, чем немецким; если взять 25-летний период его бытия при шведах и столько же при русском владычестве, то окажется, что тогда училось в нем 425 немцев и 553 шведа,
Если, согласиться с тем, что невозможно, — то есть , что университет существует 254 года, то время это делится очень резко на три периода.
Юрьев. Здание университета
С 1632 по 1656 год. В лагере под Нюрнбергом, в самый разгар тридцатилетней войны, подписал Густав-Адольф шведский, незадолго до смерти, грамоту об основании университета. Характерно, что говоривший именем короля при открытии университета генерал губернатор Скитте объяснил цель возникновения его тем, чтобы «воинственная Лифляндия была приведена на путь добродетели и нравственности». Балтийские немцы хвалят Густава-Адольфа за то, что он создал университет «для Лифляндии», а не для Швеции, так сказать, для сохранения обособленности края и его индивидуальности, и что преемники его на шведском престоле, сделав университет шведским, «не поняли того, что пользующаяся всеми своими правами, прочно развивающаяся немецкая Лифляндия важнее для них, чем не свободная, насильственно шведизованная». Можно, конечно, вволю спорить о том, хорошо или дурно поняли шведские властители «значение» обособленного университета, но нет сомнения в том, что мысль о бесполезности исключительно немецкого университета в не немецком государстве — вовсе не нова. Этот первый в Юрьеве университет, так называемая «Gustaviana», существовал до 1656 года, до взятия города русскими. Нет спора, что русские того времени были грубы и круты, и вполне понятно, почему профессора со студентами разбежались тогда на целые тридцать четыре года. Пытались устроить университет в Ревеле, но неудачно. В этом первичном периоде разбежавшегося под конец университета имелось семнадцать профессоров-немцев и только семь шведов, следовательно, в профессуре несомненно преобладал элемент немецкий.
В 1690 году университет этот снова действует в Юрьеве или, как его называли немцы, в Дерпте, вторично потерянном для России. Университет вполне воссоздан; это так называемая «Gustaviana-Carolina». В 1699 году, при самом начале северной войны, университет перенесен временно в Пернов, но скоро вслед затем возвращен в Дерпт и становится шведским: большинство студентов — шведы, шведских профессоров 24, немцев только 4. Прибалтийцы тех дней, говорят местные источники, недолюбливали этого шведизованного университета и предпочитали, для окончания образования, ездить в «настоящую» Германию. Сохранились сведения о дурном положении учебного дела за это время: существуют протоколы о полнейшем нерадении профессоров и студентов, в которых обе стороны обвиняют друг друга в том, что они аудиторий не посещают; имеются сведения о том, как грязен и беспорядочен был университет, «а кухарки уродливы, нечистоплотны и бьют студентов». был такой факт, что студенты, основываясь «на своих привилегиях», ходатайствовали о разрешении им варить собственное пиво, но с этим не согласился местный акцизный чиновник, и т. д. К этому же времени, гласят факты, в студентах, не любивших вообще заниматься, развилась невозможная вражда между немцами и шведами, и дракам, даже в церквах, между студентами и военными не было конца.
Более чем целое столетие «Gustaviana-Carolina», собственно говоря,только прозябала. В капитуляциях лифляндского дворянства Петру I, от 4-го июля 1710 года, существует пункт 4-й, касающийся университета, согласно которому ему обещано «скорее увеличение, чем уменьшение его привилегий» (ibre Beneficia und Privilegia mehr zu augmentiren ale zu diminuiren), но сказано, чтобы «лютеранские профессора были хороши». Тут, как и в привилегиях дворянству, императорское согласие на status quo совершенно условно и свобода действия власти отнюдь не исключена: надо, чтобы профессора были хороши, а судить о них правительству. Миновало время Петра I, прошло еще несколько царствований, университет все-таки прозябал, несмотря на то, что стал он совершенно немецким и от шведских элементов освободился вполне. Только при Императоре Павле I, в 1798 году, поручено было всем трем прибалтийским дворянствам пересмотреть и разработать проект университета, и последнему, Высочайшей властью, дано крупное пожертвование — «100 Haken» земли. Курляндское дворянство в те дни от непосредственного участия в этом деле отказалось, и, вероятно, в этом кроется причина того, что в университетском гербе фигурируют только дворянства эстляндское и лифляндское. Лифляндия брала на свой долю 44,781 рубль расходов, Эстляндия 22,383 руб., Курляндия только 2,417 руб. 30 коп. Император Павел I, восстановивший в прибалтийском крае старые немецкие порядки и отменивший почти все распоряжения Екатерины II, как известно, до разработки университетского
Указом Императора Александра I, от 5 января 1802 года, университет открыт, наконец, в бывшем Дерпте, и этим вступил он, благодаря русским Самодержцам, в третий, блестящий, до того небывалый по роскоши, период своего существования. Те два былых периода, как сказано, носят латинские названия «Gustaviana» и «Gustaviana-Carolina», от королей, положивших им основы; подобного, производного, от имени Императора Александра, латинского названия этому университету, несмотря на возникнувший блеск, однако не дано. Это небольшая забывчивость, не более того. 1 мая 1802 года начались лекции, и не далее, как осенью того же года проректор Лоренц и профессор Паррот ездили в Петербург, чтобы исходатайствовать у юного в те дни Императора для университета, якобы, полную автономию и независимое положение относительно дворянства. и действительно указ 12 ноября 1802 года подчинил университет непосредственно министерству народного просвещения. Скоро вслед за открытием университета в Юрьев прибыл Александр I, а в 1806 году, вместо дарованной университету земли, определено выдавать ему ежегодно из государственного казначейства по 126,000 руб., то есть даны русские деньги взамен прежних немецких дворянских, в чем и сказалась своего рода автономия.
Император Александр сохранил к профессору Парроту благорасположение на долгие годы, что явствует из их переписки. Насколько историческая критика могла взять на себя смелость коснуться характеристики взглядов Императора Александра I в те годы, она уяснила, что взгляды эти были вначале далеко не такими, как впоследствии. Молодой, цветущий красотой и здоровьем Император еще недавно вышел из воспитательства республиканца Лагарпа; те дни были временем дружбы его с Чарторыйским, Новосильцевым, Кочубеем, Строгановым, этими первыми, неопытными, хотя и воодушевленными лучшими стремлениями, молодыми людьми; теоретически увлекали Императора, объясненные ему Лагарпом — Руссо, Гиббон, Монтескье; он положительно мыслил о том, чтобы, облагодетельствовав Россию и человечество, отказаться от престола и жить мирным гражданином где-либо на Рейне.
Юрьев. Анатомический театр
При подобных воззрениях удивительно не то, что Император Александр I видел кусочек Рейна в Эмбахе, что он создал и так богато снабдил немецкий Дерптский университет, а то, что, несмотря на этот молодой порыв великодушие, Император в указе об учреждении университета все-таки упомянул о том, что он создается «для Русского государства» и «на службу отечеству».
За время более чем восьмидесятилетнего существования на новых условиях университет переживал самые разнообразные эпохи бытия; взгляды и веяния менялись, менялись генерал губернаторы, менялось непосредственное начальство — попечители учебного округа.
Первым по времени, до 1817 года, попечителем был Клингер, проводивший большую часть времени в Петербурге, поэт и друг юности знаменитого Гёте; местные источники не дают о нем прямых указаний, но приписывают первое утверждение самостоятельности университета профессору Парроту, о котором упоминалось.
С 1817 года попечителем назначен князь Ливень, действовавший в полном единении с ректором Эверсом на утверждение обособленности в чисто-немецком духе; этому много способствовало назначение его впоследствии, в 1828 году, министром народного просвещения. За время князя Ливена ежегодная сметная трата казны на университет возвышена с 126,000 руб. на 337,000, кроме того выхлопотано: на клиники 15,000 руб., на ботанический сад 31,000, на библиотеку 55,000, на анатомический театр 57,000, на обсерваторию 71,000, на хозяйство 65,000, на научные путешествия 52,000 и пp. и пр., всего на 1.002,166 рублей; все это, конечно, на ассигнации.
Юрьев. Астрономическая обсерватория
Крупны эти цифры, но князь Ливен, будучи впоследствии министром, сам объясняет в письме 1830 года, что «Дерптский округ, и в особенности университет, это моя слабая сторона, и я испытываю относительно него некоторую невероятную болезненную чувствительность» (wunde Reizdarkeit). За время Ливена прочно устроились студенческие корпорации, в 1822 году лифляндцы и эстляндцы, в 1823 — рижане, каждая в своей обособленности.
Преемником его по попечительству, с 1828 года, назначен советник, сенатор, барон Пален, уволенный от этой должности в 1835 году, причем назван в указе генерал-лейтенантом.
При нем, хотя и без «невероятной болезненной чувствительности», исключительное положение университета продолжало укрепляться и оказалось уже настолько сильно ко времени назначения третьего попечителя, Крафштрема, что когда, с конца тридцатых годов, вслед за июльской революцией и польским восстанием, началось введение в наши университеты значительной большей дисциплины и число студентов ограничено 300, юрьевский университет продолжал сохранять свой особую физиономию и сделался даже центром оппозиции, как, например, по известному в те дни делу профессора теологии Ульмана.