По Северо-Западу России. Том 2. По Западу России
Шрифт:
Местность подле Аррокюля ровная, безлесная. Господский дом массивный, каменный, окруженный экономическими постройками, оттенен почтенными деревьями старого сада, к которому, почти вплотную, прилегает роскошный, большой парк, и в одном месте его виднеется красивая часовня — усыпальница семьи хозяев.
Нельзя было не обратить внимания на тот порядок, который здесь, как и в других усадьбах этого края, бросался в глаза. Чувствовалась умелая, опытная, очень строгая рука местной администрации и сами собой напрашивались сравнения с некоторыми особенностями нашего, отходящего в былое, строя сельской полиции, требующего значительного изменения. Конечно, не в одной сельской полиции дело, но почти полное отсутствие ее, во всяком случае, не достоинство. Если в чем, так именно в этом надо отдать прибалтийским немцам полную справедливость, и некоторые заимствования будут вовсе не вредны.
Организация прибалтийской полиции, насколько она еще не тронута мероприятиями новейшего времени, представляется весьма
Вейсенштейн — городок, отстоящий от Аррокюля на 32 версты. Отчасти знакомый уже характерный пейзаж, имеющий немного деревень, снова развернулся в бледном освещении солнца, по временам заволакиваемого облаками. Дорога, тщательно размеренная столбиками и камнями, свидетельствовавшими о хозяйственном распределении её между теми, кому надлежит чинить, шла по местности довольно ровной, только изредка сбегая в пологие котловины едва заметных холмов. Крестьянские дома, попадавшиеся в пути, были далеко не роскошны, попадались попросту хаты с накрененными пристройками, жердяные заборы; телеги и лошади плохенькие.
Крестьянские дома далеко не роскошны и во многом напоминают наши, те, что победнее. В здешних четырех уездах Эстляндской губернии: Ревельском, Везенбергском, Вейсенштейнском и Гапсальском или, как их тут называют, в провинциях Гаррии, Вирланде, Иервене и Вике, число всех домов, крытых тем или другим материалом, за 1885 год, представляется в следующих, очень красноречивых для пейзажа и других соображений, цифрах:
тесом — 690 домов
черепицей — 1,135»
лубком — 4,626»
соломой — 33,891».
В Лифляндской губернии соотношение остается почти тем же для всех восьми уездов:
тесом — 1,184 дома
лубком — 10,174»
соломой 56,769».
Из этих цифр явствует, что некоторая романтичность в прибалтийском пейзаже, несомненно, существует и, с этой точки зрения, еще не утратила той художественности, которая, по словам известного германского эстетика Фридриха Фишера, сглаживается и исчезает с развитием культуры, телеграфов и железных дорог. Против цифр спорить трудно.
Направляясь в Вейсенштейн, путники подвигались на запад, к тем местам Эстляндской губернии, где началось или, лучше сказать, многократно начиналось движение эстов в православие. Из разговоров с местными жителями выяснилась одна, до такой степени своеобразная, особенность Вейсенштейна, что она не могла не навести на целый ряд мыслей по вопросу об отношениях православия к лютеранству в здешнем крае. Из разговоров этих можно было заключить, что здешний православный священник, или его предшественник, и лютеранский пастор, или его предшественник, жили постоянно не только в мире, но даже в дружбе, и что только смерть пастора прекратила ее. Это нечто совершенно исключительное, единственное и как пример разрешения одного из жгучих местных вопросов, крайне желательного. Этой дружбы, этого единения между духовенством православным и лютеранским, к сожалению, нет здесь нигде. Отчего? что говорит прошедшее? что говорит настоящее?
При описании Риги было упомянуто вкратце о первом движении в православие в сороковых годах, обусловленном неурожайным временем, тяготой тогдашнего безвыходного положения крестьян и, главное, запрещением им вступать в гернгутерские братства в 1839 году. Упоминалось о страшно тяжелых годах православной церкви в крае. Все, что можно было сделать против православия, было сделано: преосвященному Иринарху возбранено записывать желавших обратиться в православие и сказано не принимать никаких по этому предмету просьб; в Петербург, шефу жандармов Бенкендорфу, написано от генерал-губернатора Палена, что это движение в православие — «возмущение» и потребованы войска; оберпрокурор Св. Синода рекомендовал Иринарху «не вмешиваться в это чисто гражданское дело» и, наконец, в 1841 году сам преосвященный, под присмотром особого чиновника, увезен, через Митаву, в Псков. Таким образом, было «усмирено» представленное «возмущением» и признано «гражданским делом» стремление чисто духовного свойства. Ведь не проявилось же оно раньше, пока существовали гернгутерские общины и доступ к ним народу не запрещался; общин этих, еще в конце прошлого века, имелось в крае сто сорок четыре, и шли к ним бедные люди потому, что проповедники гернгутерские не были тем, чем были всегда лютеранские пасторы — «церковными помещиками» — «Kirchen-Hem»; потому что гернгутерский дом молитвы не был домом страха, не объявлялись тут распоряжения помещиков, объясняемые и подкрепляемые текстами Св. Писания с церковной кафедры и покорность не была единственной темой гернгутерских проповедей. Не подтасован же, в самом деле, историей тот факт, что, как только запретили гернгутерство в 1839 году, так тотчас же, словно
Как бы то ни было, но первое движение в православие, мало-помалу, прекращено, и пламя направлено под пепел. Глубоко справедливо мнение, что православная церковь в те дни, «благодаря примиряющему отношению своему, охранила край от более важных замешательств». Но разве, в самом деле, не достаточной причиной перехода в православие послужило закрытие двухсот религиозных гернгутерских общин, удовлетворявших те потребности духа, которые не удовлетворялись «церковными помещиками», объяснявшими распоряжения светских помещиков в духовных проповедях? Разве нужно непременно доказывать то, чего не было, а именно: что православие подкупало обещанием денег, земли и проч., когда действительная причина так ясна.
Как бы то ни было, но живое движение сороковых годов было ослаблено, оно ушло вглубь, и тут встречаем мы в 1845-1846 годах достаточно своеобразную, только совсем особыми условиями объяснимую, борьбу правительственных мероприятий и местных распоряжений. С одной стороны, Император Николай I, по донесению шефа жандармов, графа Орлова, поставляет балтийского генерал-губернатора в известность, «что отказывать в присоединении к нашей церкви противно нашим установлениям и чтобы просители были немедленно присоединяемы и божественное богослужение совершалось на их языке», что «не следует допускать подстрекательств к переходу в православие, но, вместе с тем, устранять всякое тому противодействие». С другой стороны, рижское городское управление объявляет латышам, что, с переходом их в православие, они лишаются права быть возчиками, и все желавшие присоединиться высланы из города; православным священникам запрещено посещать жилища православных на помещичьих землях; запрещено хоронить перешедших в православие на лютеранских кладбищах и т. д. Тюрьмы оказались полными, а обращение все шло, да шло, и в православие обратилось около ста тысяч народа. Некоторые правительственные уступки, например: запрещение православным священникам, даже в пределах своего прихода, исполнять требы иначе, как в сопровождении благонадежного чиновника; распоряжение о том, чтобы записывания на присоединение к православию делались тоже в присутствии полицейского чиновника и, в особенности, установление в декабре 1845 года шестимесячного срока со времени заявления желания присоединиться к православию (за это шестимесячное время «отступник» мог вволю убеждаться в том, что будет ожидать его: он становился «вне закона»), не умиротворяли людей, метавших гром и молнию в православие; все ярче раздавались проповеди Вальтера, Бергхольца, Кельбранта, Мазинга, предававшие русских анафеме. Тяжело, безвыходно тяжело, было для крестьян это время, и все-таки генерал губернатор Головин свидетельствовал «о беспримерной кротостинарода», а особые суды, установленные для дел «о разглашателях» православия, несмотря на все свое желание, не могли постановить ни одного приговора.
Хотя в 1865 году рижскому архиепископу Платону, впоследствии митрополиту киевскому, и удалось исходатайствовать отмену шестимесячного срока наставления, но, одновременно с этим, в том же году, последовала совершенно сходная с этой, по значению своему, другая правительственная мера, а именно отмена, для прибалтийских губерний, так называемых «предбрачных подписок», которыми, при смешанных браках, брачущиеся обязывались крестить детей в православную веру. Об этой отмене упорно ходатайствовало местное дворянство; не довольствуясь антиправославной пропагандой и тем, что начались отпадения от православия, совершавшиеся благодаря попустительству властей, оно желало обеспечить лютеранству будущие, нарождающиеся поколения. Том X, часть 1, зак. гражд., глава II, ст. 67, гласит, что: если жених или невеста принадлежат к православному исповеданию, то, в этом случае, везде, кроме Финляндии, требуется, чтобы лица других исповеданий, вступая в брак с лицом православного исповедания, давали подписку о том, что дети их будут крещены в православие. 15 марта 1865 года последовало секретное повеление, отменявшее для балтийского края обязательность этих подписок, и только Император Александр III, 26 июля 1885 года, повелел «немедленно принять меры», к восстановлению в полной силе существующего закона относительно отобрания, при смешанных браках, подписок. восстановление общего для государства закона, с которым оно выросло и окрепло, окончательно уничтожит ту несообразность, что русские, завоевавшие прибалтийский край, явились в качестве побежденных, поступившись одним из своих основных, существенных законов. Ближайшему будущему назначено только следить за точным исполнением его.