По следам большой смерти
Шрифт:
Он только отмахивался. За годы ни разу не залетел сюда на драконе. Хранители обещали, что рано или поздно всё уляжется. И наступит благодать.
Теперь он видел эту пугающую благодать своими глазами. Климат резко менялся. После указателя "Кубинка" наст стал слежавшимся, лошадки потянули резвее, и караван плавно перешел на рысь. Под ноздреватым снегом проглядывала пожухлая трава, воздух над потемневшими ложбинами дрожал и слабо переливался. Десятка два мужиков ломами разбивали дом у дороги и укладывали кирпичи на подводы.
– А ну, стой!
– Артур подозвал Митю.
– Узнай у них, почему ломают? Здесь что, больше никто не живет?
Вместе с чингисом к саням подбежал деревенский Старшина, косоглазый мужик в лисьем треухе и безрукавке. Узнав президента по картине, висящей в сельском клубе, он молодцевато вытянулся.
– Так ить эта, господин… Все, почитай, съехали… Одинцово сперва, потом голицынские, апрелевские… Зеленая-то давит, не поймешь, когда сеять, когда жать… Вот бумага есть, от гарнизонного коменданта, что, мол, дозволяется, для личных нужд… Потому как, всё едино пропадет, рассыплется.
Коваль взглянул на карту.
– Так в Голицыно уже лес?
– Бурелом, господин… Еще в тот год сеяли, а таперича - шабаш… Пожрала Зеленая поля. Вот с краев-то оно послабже, ну, не укоренилось, как есть. Так мужички рубят, с Божьей помощью в Смоленск продают… Нешто не дозволено, господин? Тока прикажите, мигом возвертаем, да по ушам надаем…
– А жечь не пробовали?
– Ась?
– глуповато прищурился косой.
– Тебя спрашивают, дубина, - тряхнул Старшину Карапуз.
– Не пытались поджечь лес? Ведь посевы, дома, пшеница! Неужто не жалко?
– Оно, как есть, жалко!
– неизвестно чему обрадовался Старшина.
– Тока жги не жги, всё едино, прет Зеленая…
– Так в Кубинке никто уже не живет?
Артур поднес к глазам бинокль. Казалось, что город вымер, хотя здания сохранились великолепно. В окнах многоэтажек поблескивали стекла, за жилыми кварталами поднимались кирпичные трубы и нетронутые пожарами фабричные корпуса. Президент подкрутил настройку и разглядел еще две команды "ликвидаторов". Обвязавшись веревками, мужички растаскивали железо с крыш и укладывали в сани поваленные бетонные столбы.
– Почему никто?
– удивился Старшина.
– Семей тридцать будет. Годика три ишо перезимуют, а там - как Богу угодно.
– Годика три?
– Рубенс присвистнул, измеряя расстояние по карте.
– Это что же, зелень жрет по десять километров в год? Ты не врешь, дружище?
– Какой десять?
– замахал руками косоглазый.
– Километра на три приступит, как есть, не больше. А глядишь, вовсе застрянет. Такое тоже было. Только жарит от ево, тепло, то есть. Али не чуете?
– Да чуем, чуем… - вздохнул Рубенс.
– Вот то-то и оно, как ветер сюды тянет, так теплынь, все снега водицей сходят. А потом, по февралю-то, как есть, мороз вдарит - и конец зерну. Никак не можно так сеять. И скотинка тоже, как есть, бесится… - Он перекрестился.
– Бесится?
– Ну, не сказать, чтоб сразу, а у апрелевских было дело… Знали ведь, дураки, что нельзя на выгул к Зеленой посылать, да позарились. Травка-то самая сочная там отмахала, как же… Вот и не дождались коровенок-то, все ушли, как одна.
– В лес ушли?
– Ну да, поминай, как звали!..
– А вернуть не пытались?
Старшина поглядел на питерского губернатора с тревогой, как смотрит мать на охваченного непонятной хворью ребенка.
– Видать сразу, благородный господин издалече? Оно ж, кому жить неохота, - в Зеленую-то соваться?.. Так что, господин, неужто нельзя нам кирпичиком разжиться? Всё едино сгинет!
– Берите!
– махнул рукой президент, и когда мужик побежал к своим, обернулся к Рубенсу.
– Как вернемся, собирай Малый Круг и снабженцев обоих ко мне. Аркашу Свирского и министра по сельским делам Кирилла Лопату.
– Сделаем! Верно думаешь - надо в казну прибрать, пока всё не растащили! Только по снегу какой же караван пройдет?
– Посулим купцам долю от продаж. Стройтовары через биржу хорошо покатят… Эх, знать бы раньше…
Коваль снова закутался в шубу и без всякого энтузиазма наблюдал, как растет на горизонте зубчатая громада зеленой столицы. В двух последующих деревнях они застали ту же картину: стучали топоры, звенели пилы, жители западных поселков оживленно упаковывали и складывали на подводы все, что могло пригодиться в хозяйстве. Обочины можайского тракта напоминали ярмарку строительных товаров. Разобранные срубы, штабеля черепицы, штакетники, кирпич, отдельно металлоконструкции и даже камень из фундаментов…
"С какой любовью и аккуратностью наши люди берут то, что плохо лежит, - тоскливо думал Коваль, глядя в щелочку на бойкую суету.
– И никому не приходит в голову бить тревогу. Через пару лет столица доберется и до них, но это когда еще будет…"
Сани дернулись и остановились. Полозья скрипнули по сухому асфальту, а затем надвинулся звук.
Величественная, нескончаемая песня леса.
Артур задремал, а очнувшись, сразу заметил, как душно стало под меховыми покрывалами.
– Приехали, однако!
– где-то впереди крикнул Карапуз.
– Сани дальше не пройдут, крепи колеса!
Президент откинул полог.
Зимы больше не было. Тяжелые серые тучи рассыпались дождем, а навстречу ледяным каплям от прогретой земли поднимались облака пара. Ровная нитка шоссе обрывалась; асфальт вздыбился, пропустив сквозь себя жилистые еловые корни. Чаща нависала над головой тремя ярусами, окрашенными в разные оттенки зеленого. У самой земли плотным частоколом тянулся лиственный подлесок, выше раскинули сучья кряжистые еловые долгожители, а всё это мрачное великолепие прикрывал дремучий сосновый ковер.