По следам Гоголя
Шрифт:
В начале 1838 года Гоголь перебирается на другую квартиру, на этот раз более просторную и близкую к площади Испании и центру города. В двух шагах от церкви Троицы на Горах, на улице Виа Феличе (что в русском переводе означает счастливая), он отыскивает на третьем этаже две комнатки с «ненатопленным теплом», то есть выходящих окнами на солнце, весь день принимающими на себя солнце, и поселяется там. «Комната Николая Васильевича, — вспоминает П. В. Анненков, — была довольно просторна, с двумя окнами, имевшими решетчатые ставни изнутри. Обок с дверью стояла его кровать, посередине большой круглый стол; узкий соломенный диван, рядом с книжным шкафом, занимал ту стену ее, где пробита была другая дверь. Дверь эта вела в соседнюю комнату, тогда принадлежавшую В. А. Панову,[7] а по отъезде его в Берлин доставшуюся мне. У противоположной стены помещалось письменное бюро в рост Гоголя. По бокам бюро — стулья с книгами, бельем, платьем в полном беспорядке. Каменный мозаичный пол звенел под ногами, и только у письменного бюро да у кровати разостланы были небольшие коврики. Ни малейшего украшения, если исключить ночник древней формы, на одной ножке и с красивым желобком, куда наливалось масло. Ночник или, говоря пышнее, римская лампа стояла на окне, и по вечерам всегда только она одна и употреблялась вместо свечей». Именно здесь жил Гоголь в соседстве с П. В. Анненковым, Н. М. Языковым, тут переписывались Анненковым набело «Мертвые души», всегда кто-нибудь жил возле Гоголя, составлял ему компанию. То Анненков, то Ф. В. Чижов,[8] то Панов, то Языков. Гоголь — при всей своей любви к уединению — не терпел одиночества. В молодости ему хорошо писалось на людях, он пренебрегал невольными соглядатаями, которые могли заглянуть в его тетрадь. Но с годами ему хотелось во время писания поглубже упрятаться в келью, скрыться от глаз людских. Зато по окончании работы он оставлял ее с легкой душой и сливался или с живущим на улицах Римом, или шел в кафе «Греко», что располагалось вблизи той же площади Испании, на Виа Кондотти.
УЛИЦА VIA SISTINA (БЫВШАЯ VIA FELICE) В РИМЕ, ГДЕ ЖИЛ ГОГОЛЬ. Фото автора. 1977 г.
2
Вблизи находилась и мастерская русского художника Александра Андреевича Иванова, так же как и Гоголь, много лет работавшего над одной вещью — над картиной «Явление Христа народу». В эту мастерскую был закрыт доступ другим художникам (их было много в Риме, и они образовывали целую русскую колонию), приезжающим из России ценителям искусств и иностранцам. Даже брата своего Сергея, приехавшего в Рим, Александр Андреевич только после долгих переговоров и препирательств пустил в свою святая святых.
Гоголь и А. А. Иванов были дружны. И тот и другой не имели дома, семьи, существовали отшельниками. И тот и другой целиком отдавались искусству. Но А. А. Иванов был нрава кроткого, характера мягкого, подчиняющегося — Гоголь всегда любил повелевать людьми. Не раз Иванов показывал ему свою картину, этюды к ней. Первоначальные наброски фигуры «ближайшего» на картине «Явление Христа народу» были сделаны с Гоголя. Есть и портрет Гоголя, писанный Ивановым, — автор «Мертвых душ» изображен на нем с беспечной улыбкой, чуть-чуть ленивой, он в халате, смотрит по-домашнему. Гоголь был очень раздосадован, когда портрет этот был опубликован: ему не хотелось показываться русской публике в таком «растрепанном» виде.
Писал Гоголя и Ф. А. Моллер. Этот портрет считается лучшим в серии прижизненных изображений Гоголя. Гоголь взят тут в счастливую минуту своей жизни. Он молод, свеж, все как бы уравновесилось в его жизни и его писаниях, и странная — добрая, но прячущаяся в себя — гоголевская улыбка хранит вопрос.
Часто трое художников — Иванов, Моллер и гравер Ф. И. Иордан — собирались по вечерам на квартире Гоголя и коротали время за рассказами и воспоминаниями о России.
Но бывали и другие вечера. О них рассказывает приятель Гоголя В. Ф. Чижов: «Общий характер бесед наших с Гоголем может обрисоваться из следующего воспоминания. Однажды мы собрались, по обыкновению, у Языкова. Языков, больной, молча, повесив голову и опустив ее почти на грудь, сидел в своих креслах; Иванов дремал, подперши голову руками; Гоголь лежал на одном диване, я полулежал на другом. Молчание продолжалось едва ли не с час времени, Гоголь первый прервал его.
— Вот, — говорит, — с нас можете сделать этюд воинов, спящих при гробе господнем.
И после, когда уже нам казалось, что время расходиться, он всегда говаривал:
— Что, господа? не пора ли нам окончить нашу шумную беседу?»
А. А. ИВАНОВ.
ГОГОЛЬ СРЕДИ РУССКИХ ХУДОЖНИКОВ В РИМЕ. С дагерротипа 1845 г.
Н. В. ГОГОЛЬ. Портрет А. А. Иванова.
На улице Виа Феличе были созданы многие замечательные творения Гоголя. Писались здесь и вторая редакция «Портрета», и вторая редакция «Тараса Бульбы», и «Театральный разъезд», и «Рим», и «Авторская исповедь». Во всех этих сочинениях видны следы пребывания Гоголя в Италии. В самих «Мертвых душах» это, например, сад Плюшкина, который не похож на русский сад; хотя это и русский сад — с обломанной березой в центре картины, — но формы его чисто римские, стволы дерев в саду Плюшкина напоминают остатки колонн римского форума, среди которых не раз гулял Гоголь.
«Форо романо» — римский форум — это «немая сцена» древности, в которой жизнь остановилась и превратилась в камень, чтоб донести до нас в немеркнущем виде облик ушедших веков. Таков же и сад Плюшкина. «Старый, обширный, тянущийся позади дома сад, выходивший за село и потом пропадавший в поле, заросший и заглохлый, казалось, один освежал эту обширную деревню и один был живописен в своем картинном запустении. Зелеными облаками и неправильными трепетнолистными купами лежали на небесном горизонте соединенные вершины разросшихся на свободе дерев. Белый колоссальный ствол березы, лишенный верхушки, отломленной бурею или грозою, подымался из этой зеленой гущи и круглился на воздухе, как правильная мраморная, сверкающая колонна; косой остроконечный излом его, которым он оканчивался кверху вместо капители, темнел на снежной белизне его...»
Итальянские виды и картины то и дело мелькают в поэме, сопровождая путешествие Чичикова. То какая-то итальянская нимфа попадется ему на стене в трактире, то пейзаж, то изображение героев римской истории. Перерабатывая «Портрет», Гоголь внес в него много итальянского материала. Прежде всего ожил и приобрел черты живого персонажа некий художник, который является в повести антиподом Чарткова, истратившего свой талант за деньги. Именно картина этого художника, выставленная в залах Академии художеств, поразила Чарткова и предрекла его конец. Поразившись ее чистоте, ее идеальности, сознал он степень своего падения, и душа его не выдержала этой ломки. В первоначальной редакции «Портрета» (появившейся в 1836 году в сборнике «Арабески») о картине не было сказано ничего определенного. «Чистое, непорочное, прекрасное, как невеста, стояло перед ним произведение художника», — пишет Гоголь. Говорилось еще, что оно было прислано из Италии от усовершенствовавшегося там художника.
В новой редакции «Портрета» этот художник очень напоминает римского знакомого Гоголя Александра Андреевича Иванова. Художник живет в Риме. Он, как отшельник, погружен в свои занятия. «Ему не было до того дела, — читаем мы, — толковали ли о его характере, о его неумении обращаться с людьми (упреки, которые А. А. Иванов выслушивал от многих, и в том числе и от Гоголя. — И. 3.), о несоблюдении светских приличий, о унижении, которое он причинял званию художника своим скудным нещегольским нарядом (Иванов всюду появлялся в своей замазанной красками художнической блузе. — И. 3.). Ему не было нужды, сердилась или нет на него его братия... Он не входил в шумные беседы и споры... Он равно всему отдавал должную ему часть... и, наконец, оставил себе в учители одного божественного Рафаэля». И именно Рафаэля из всех гениев живописи выбрал себе в учителя А. А. Иванов.
Да и само писание картины, поразившей Чарткова, во второй редакции повести Гоголя приближено к сюжету ивановского шедевра. «Изучение Рафаэля», «изучение Корреджия», видные в кисти создателя ее, «плывучая округлость линий, заключенная в природе», которая напоминает ландшафт «Явления Христа народу», и, наконец, идея ее — «плод налетевшей с небес художника мысли» — все говорит о том, что Гоголь писал ее не только из своего воображения, но и имел перед глазами «натуру» — полотно Александра Андреевича Иванова.