Июньские дожди и склоны юноЗеленым бархатом приманивают глаз,И в облаках луна, ан нет – топаз,Все смотрит скорбно на могилу Юнга.Хамелеон, рождая мели вкруг,Худеет на глазах, меняют селиЕго горбатый стан. И еле-елеВидна еще тропа, где власть испугБерет над душами боящихся полета,Где чаек скорбный крик, как эхо снов,Где, потеряв себя, несем покровИз страха вечности.И сладки капли пота…
Постпетербургское
Художнику Андрею Демину с благодарностью
Всё
множатся во мне фрагменты Петербурга,Объятия колонн и космос площадей,И всадник надо мной, под ним звенит подпруга,В нем ужас и восторг, он главный лицедей.А ветер, растеряв слепой восторг в фасадах,Вновь полетит стремглав, приветствуя Проспект.И мы с тобой вдвоем, как выходцы из Ада,Плывем Фонтанкою, и призраки каретПлывут за нами вслед, теряя пассажиров,И видится седок с курчавой головой.Истории прокат не требует кассиров.Сам Питер – кинозал, мы зрители с тобой.
«Замкнут в утробе, в робе…»
Замкнут в утробе, в робе —До боли в ребре.По обе стороны не мы – они!Тенета терниями в яме событий.Битый чужими с ужимками,Своими – с воем и причитаниями,Я таю в пространстве века.Камнем на шее вещее слово.Олово кипит в чаше истории!А я пою ораторииКерамической чашкой, чьей-то женой.В Ноевом ковчеге Чигиринских [1] кручЧутко, касаюсь пальчатки [2] .Четками дни:«Динь-дилинь».История – линь.Уже последние стали первыми,По нервам стучат.Тучи слов киевского чата.Песнь предателей лейтмотивом…А ты как Див, но в кувшинеЗапечатан страхом,Бытом хомячьим томим…Идет пантомима!Потом озвучка…Кучка раскачивает страну!Поднесите меня к крануОсвежить прану,Но скорее освежуют мое тело,Если я смело! К ним на площадь…Прощать надобно…Но, подобно Сизифу,Прошу Каифу: «Остановись!»Висельники да возвеселятся…
1
Чигирин был резиденцией Богдана Хмельницкого.
2
Пальчатка – вручную формованный кирпич, сохранивший отпечатки рук (из него построена чигиринская крепость).
Чаянья меньше чаинок
Мельчают желания, чаянья меньше чаинок.Но иноком бродит вчерашний не чайный конфликт.Обида плывет по течению вен. И личинокБесплодных желаний не счесть, когда тянет на флирт.Литровку прозрачного зелья зальем себе в чрево,И ревом звериным наружу прорвется тоска.К чему теперь флаги? Букетик из львиного зеваПрикроет надгробие, рядышком ляжет СК.Из грязных стаканов… И ржавым ножом нарезая,Нетрезво кивая нестриженой мне головой,Ты вымолвишь вдруг, обращаясь к надгробию: «Зая».И имя не вспомнив, ругнешься, красивый и злой.Ну, сколько их было и «Рыбок», и «Маленьких», «Сладких».И ладные были, живые, любись хоть когда.Теперь фотографии их, что на камне заплатки,Оградка, колбаска и слово: «Теперь никогда…»Когда-нибудь, может, ко мне ты придешь, крест погладишь,Припомнишь случайный конфликт и колбаску, меня…И скажешь тихонько: «Какие же славные Бляди…»И ляжешь на холм так устало, уже не кляня…
По мотивам картин Сергея Сергеевича Пономарева «Нора», «Гнездо», «Вечная любовь»
Вот два квадрата, два окна в мир неба и летящей жизни.В одном – огонь, руины дна, венок прощения капризный.В другом – лазурь, любовь, гнездо и женщина в желанной позе.Кому изведать суждено мечты, сбывающейся в бозе?Цветы и город, но в одном венок несет сквозь пламя вестник.В другом окне – мужской полет к любимой в города и веси.В окне лазурном – он, она, и город цел и груди полны.В другом – оставлена одна, и лишь ребенок счастье помнит.А вот и вечная любовь. Лицо под маской макияжаИ тело полное ее уже не украшает пляжа.А пляж пурпурно обагренный, вдали качает темень сон,И смерть в античном балахоне, услуживая как гарсон,Готова поддержать в паденье.Что вечность?Только повторенье.
«Скользит
рука по ветхим переплетам…»
Скользит рука по ветхим переплетам…Осваивая методы слепых, я трогаю нечеткость милых впадин.В них образ букв предшествует полетуМыслительных сентенций.Старых ссадинКоснутся пальцы на обложках книг,И вспомнится:мальчишка,парк,пикник,а книга как защита,будто щит!Но занесенный меч его поник.Он прочитал названье: «Афродита».О боги! Неужели миф любвиТак стоек:Греки,войны,Троя…Он отступил…Я крикнула: «Лови!»И бросила свой щит к ногам героя.Скользит река…Прочитана давноИ даже позабыта книга судеб.А я читаю:сад,цветник,окно…И кто-то там играет в домино.Все складно,но Его уже не будет.
«Потоки слов неуловимой ртутью…»
Потоки слов неуловимой ртутьюСкользят в вечернем сумраке, теряясь.Сочится чувство сквозь неровность фраз.В них сам Басё врастает в суть времен,И детство улыбается сквозь томикСтихов, забытых мамой на подушке.И слово «Суламифь» наполнит чувствомУже давно забытые пространства,Где чуден каждый шаг,А запах трав тревожит подсознанье.Непознанное счастье обладаний…Мы ошибались.Мы спешили.Забывали.И только Карадаг все помнил, превращаяОшибки наши в камешки на пляже.Мы собирали их, несли, роняли,Топтали обнаженными ногамиИ восхищались…
«Дождь, Толстой и Бородино.…»
Дождь, Толстой и Бородино.И вот вскипает сад предгрозьем,Вздымая ветви в плясках ветра.Поет душа, забывши прозу,Слагая стих, где пеной вераВздымается из страха счастьем.И тяжко небо тянет синью.Как будто первое причастье,Раскаты грома. Дождик ринетНа поле, речку с берегами,По крыше прогрохочет дерзко,Омоет камень, что векамиКого-то прах таит безвестно.Вот так, наверно, пред сраженьем,Смешав любовь и безрассудность,Господь смотрелся в отраженьеЛица, в белесую безусость.И пахло Русью! Пахло смертью.И первые уже упали,И будто под ударом плетиВздымались лошади. Там Кали,Аид, Анубис, слуги Мары —Cошлись на поле в предвкушенье.И Бог повел свои отарыК Бородино, на воскрешенье.
Причитания
Ох, сиротскую душу грешную,Ой, потешил ты. Ну тя к лешему.Растревожил ты ночку темную,Как же душу мне неуемнуюСпать заставить вновь, да безропотно?От тоски такой внутри копотно.Копоть черная скрыла мысли все,Петь хотела я, слова вышли все.Только дрожь пошла, да поземкою,Слезы катятся, платья комкаю, —Как бы мне теперь утро ясное,Как бы мне теперь солнце красное,Как бы мне теперь руки нежные, —Но метет судьба бури снежные.То ль сугробы всласть, то ль урочищаЗаметает ночь, полнит полчищаТайных дум моих, тайных суженых —Стаи чувств моих неразбуженных.
Начало века
Снег с нежностью китайского фарфораНижинским фуэте кружил на сцене.Готической мелодией собораВ софитах, поклоняясь Мельпомене,Парили херувимами снежинкиНа фоне декораций Киев-града —Чуть жухлых, как на старом фотоснимке.И негативом призрак авангардаНосился в запорошенном Печерске.И все казалось, где-то канонадаЗвучит. И будто бы на фрескеЖелтели купола. Исчадьем адаМне рисовались сгустки черных зданий.И век двадцатый – может, двадцать первый —В сердцах рождался. Сколько испытанийПредложит он, строптивый и неверный…