По слову Блистательного Дома
Шрифт:
— Пошел, — пнул скакуна под пузо.
И время замедлилось, загустело, как глицерин, стало тягучим, как придуманный монахами-бездельниками ликер «Амаретто». Молиться больше надо, а не алкоголь усовершенствовать. И в том, остановившемся, вечно, гулко, редко, медленно били копыта, с натугой таща меня напуганного к глубокому провалу оврага. Сознание еще зафиксировало медленно проносящиеся мимо физиономии Тиваса и Фандага, первая хохочущая, а вторая удивленная, а я уже швырнул коня вперед, ввысь и взлетел. Восторженно заверещал Бонька, горло
А рубаки в синем обрадовались, заорали, засвистели, саблями закрутили над головами. Бонька кувырком обратился в жеребчика.
— Да он еще и коника перенес, — изумился кто-то. — Хайда, хайда чужанцу.
И меня хлопали по плечам, орали поздравления в лицо, в общем, очень я порадовал своих новых знакомцев. От принятия восторгов меня отвлек скрип, раздавшийся за спиной. Я оглянулся и оторопел. Этот самый трамплин, на который я только что перепрыгнул, неторопливо так выдвигался и с тихим шелестом ложился в совершенно явно для него приготовленное гнездо.
И вот по этому трамплину, превращенному неизвестным инженерным гением во вполне приличный мост, неторопливо процокали кони Тиваса с нашими заводными и гужевыми, а затем неторопливо переехал и Фандаг с четверкой своих нукеров.
Купили меня. Как пацана. На слабо.
Во мне вскипели фекалии. От пережитого страха, наверное. Но я сидел и молчал с каменным, надеюсь, лицом, тщательно затаптывая эмоции.
— А лихой ты Хушшар, — порадовался за меня Фандаг. — Не думал я, что прыгнешь. Поменялся ты. Хорошо, видать, тебе по голове наварили. В лучшую сторону поменялся. Раньше бы, пожалуй, и в Круг бы меня поволок, а? Не любил ты раньше наших шуток.
А я, закаменев физиономией в вежливой улыбке, учтиво кивал головой. И не знал веселый шутник, что большого труда мне сейчас стоило не отсечь его красивую величавую голову и не попинать ее по траве с истеричными выкриками матерного содержания.
Что-то металлически взвизгнуло, и мост мгновенно втянулся под откос. Молниеносно, как язык хамелеона.
— Ну, поехали, гости дорогие. В двух верстах починок наш будет. Возжелаете, рады принять вас будем. Но мнится мне, в Тулгакау поспешать вам надо. Много там новостей для тебя, Шаусашком. И боюсь, мало хороших.
— Не прячь скупость за заботу свою. Сразу вижу, не хочешь с чужанцами припасы делить. С чего это я по ночной поре коням ноги буду бить, когда стоянка побратима рядом.
— Ничто от твоего острого взора не скроется, побратим. Придется тебе место у костра уделить. Да и спутника твоего, отважного Саина, без чаши ронга не оставим. Да и коней ваших подкормить стоит. Отощали малость на траве.
— И твой глаз хорош. Все видишь.
— Ха, — коротко хохотнул длинноусый. — Ослоп! Бери две тройки, скачи в починок. Скажи, гостей везу. А мы, не торопясь, поедем.
Гикнули, свистнули и умчались наметом. Не просто умчались.
Я наклонился с седла, дернул один жесткий мясистый ус и чуть не шлепнулся. Так крепко травка эта в землю вцепилась.
— Любопытствуешь? — спросил подъехавший атаман.
— Любопытствую. Уж больно травка странная.
— Это нам дружок твой подарил. Добрая дорога. По такой гораздо легче, чем по обычной траве скакать. Сама копыта подбрасывает. Хорошо.
До меня доперло, что так и вишу, а ведь разговаривать снизу вверх не очень удобно, и вздел себя в седло. Мне вообще в седле стало жуть как удобно. Хоть как мог сидеть, хоть ноги коню на голову положив. Вот и сейчас, ногу за ногу закинул, за луку седла зацепил и повернулся к атаману, чтобы слушать было удобнее.
Фандаг на меня с удивлением посмотрел.
— А теперь я у тебя спрошу. Не обидишься?
— Да спрашивай.
— Другой ты стал. Раньше вообще говорить не любил. Подбородок задерешь и молчишь. А сейчас как ожил. Случилось что?
— Сказал же тебе Тивас. По голове ударили.
— Правильно ударили. Человеком стал. Ты как Хушшар на коне ездить стал. Научился где?
— Не поверишь, Фандаг, во сне научился. У Тиваса спроси.
— Да. Чудны умения моего побратима, — задумался было он и вдруг остро глянул мне в лицо. — Бешмет наш где взял? В Степи добыл?
Очень нехороший у него был в этот момент голос.
Я сделал себе еще одну зарубку в памяти. Ну почему мне Тивас все не рассказывает? Откуда ж я могу знать, что Хушшар придают этому элементу верхней одежды какое-то ритуальное значение.
— Лучше тебе убрать руку от ножа, Фандаг. А то ведь не ровен час и правда в Круг позову. И без ножа тебе отвечу. Ты Тивасу веришь?
— Он мой побратим.
— Значит, веришь. Я правда был болен. И твой побратим наслал на меня сон. Очень странный сон. И там мне подарили бешмет.
— Расскажи.
Я вдруг почувствовал, что меня давит, душит обязанность молчания, хотя подобного обета я никому не давал.
И рассказал ему все.
Ехали не торопясь. Тивас наставлял молодежь. А мы с Фандагом молчали.
— Великие Боги, — сломал он тишину. Помолчал. — Так это комонь?
И мне стало до соплей горько. Я рассказал ему фантастический роман, а этот казак пришел в умиление от подаренной пришельцу из прекрасного далека киски-оборотня.
И я понял в сотый, тысячный раз за свою веселую, праздничную жизнь. Сантимент — враг человека. Не открывайте в своей броне щели, ибо в них просочатся и нагадят вам в душу. Даже не желая.
— Да. Комонь.
— Не верю.
— Бонька. В седло.
И из высокой травы вылетел черный бесенок, кувыркнулся и котом взлетел на руки. Лизнул в лицо, честно глядя в глаза.