По слову Блистательного Дома
Шрифт:
Фандаг охнул. Развернул коня и понесся к нашим заводным. И оттуда раздались недоуменные восклицания, вдруг сменившиеся воплями.
— Хайда, хайда, чужанец.
И опять вихрь синих плащей, увесистые шлепки по плечам, восторженные взгляды юнцов. А они и впрямь были юнцами, эти умелые воины.
— Хайда, хайда. Наш гость гиршу убивал. Рассказывай, Шаусашком, рассказывай.
А мы с Фандагом опять обогнали их.
— Так значит, ты пришелец из-за небесной тверди, — утвердительно сообщил атаман. Какой образованный казачина.
— Ну да.
— Я знаю теперь. Лишь таким, как ты, комони на воспитание
Мне стало стыдно за мысли, что посетили меня недавно. Стыд — хороший человек. Полезный.
— Ха! Вот и починок наш, — указал Фандаг плетью на высокую стену деревьев.
— Где?
— Хайда! Не журись, сейчас увидишь.
ГЛАВА 14
Мы ехали по очень богатой земле. Пообок дороги то ярким золотом слепила глаза добротная такая пшеница со здоровенными, абсолютно рекламными колосьями, то вздымала длинные голенастые стебли кукуруза с початками в локоть. С пригорков видны были обширные пастбища, на которых кормились разнообразные животные. Во многих местах земля отдыхала под паром. Слаб я в сельском хозяйстве, но некоторые детали меня удивили. В частности, родственник слона, тот самый, лохматый, с двухэтажный дом размером. Он весело пер какую-то конструкцию (по-моему, эта штуковина называется плуг или борона — ну не селянин я), понукаемый группой юных фермеров. При этом штуковина эта была разве самую малость меньше тех, что тащат за собой «Кировцы».
В голове приятно бродил вчерашний хмель. Фандаг действительно оказался чрезвычайно гостеприимным хозяином и весь вечер пытался меня упоить. Не скажу, что у него не получилось. Очень уж атаман крепкий на выпивку оказался.
На дружескую пьянку был мобилизован офицерский корпус вышеуказанного починка. Офицерство во все времена славилось как социальное сообщество, наиболее активно восстававшее против количественных происков зеленого змия. Однако командный состав указанного починка своим энтузиазмом привел в некоторое замешательство даже меня, человека другого времени, родом из страны, которая от века славилась умением выпить-закусить.
Поначалу все было очень чинно. Емкость бокалов, стоявших перед пирующими, хотя и приводила в некоторое изумление, тем не менее, ответственность и серьезность, с которой подошло местное казачество к празднованию приезда всеобщего любимца, носящего имя Шаусашком, внушали надежду. Но недолго.
Нет, не подумайте дурного. Никто не вел себя, скажем так, невоспитанно. Это была суровая мужская пьянка с не менее суровыми мужскими развлечениями. Метали топоры, ножи. Удивляли друг друга искусством рубки. Это было, действительно, искусство. Я такое только в кино видел. Клинок пролетал сквозь струю вина не расплескав ни капли. Так быстро рубил свечи, что они продолжали гореть и падали лишь после легкого удара по подсвечнику. Играл мелкими монетами. Ловил брошенные в хозяина ножи и так ловко их закручивал, что они летели обратно и втыкались рядом с головой метнувшего. Рубил брошенную в воздух ленту. И это все проделывали отнюдь не жонглеры. Зрелые усатые дядьки с азартно горевшими глазами.
Я, честно говоря, побаивался, что веселье может плавно перейти в драку. Но нет. Все были отменно вежливы и дисциплинированно усаживались за стол, когда Фандаг провозглашал очередной тост, которых оказалось великое множество.
За нас пили бессчетно. За Тиваса, который, как я понял, был здесь любим больше, чем дедушка Ленин в детских садиках при социализме. Он и подарки делал, и породы новых животных дарил, и лечил, и во время Черного поветрия отговорил Магов оставить Хушшар.
За меня, честно говоря, как я понял, пили в основном из вежливости. Похоже, означенный Саин излишней популярностью здесь не пользовался. Однако сообщение о том, что от моего меча пал гиршу, вызвало у присутствующих реакцию, по энергичности сходную с фестивалем самбы. А когда шкура была притащена и растянута на стене, и господа казаки рассмотрели прорехи, оставленные клинком, меня едва не смыла волна народного ликования, выразившаяся в массовом похлопывании по плечам, тостировании и стучании бокалами. Причем последний элемент реализовывался с такой живостью, что большая часть напитков, наполнявших емкости, оказалась на полу.
Новый всплеск энтузиазма вызвало живописное повествование о моем потрясающем героизме в процессе столкновения со степными. Причем эти достаточно взрослые любители жизнерадостных мясорубок невероятно внимательно выслушали детальнейший рассказ, активно обсуждая мельчайшие детали и регулярно прерывая сказителя профессиональными вопросами.
Когда веселье стало принимать угрожающие очертания и стали озвучиваться идеи о необходимости выпивания двух кубков за один тост, я тихонько выбрался на свежий воздух.
Так странно. Сколько я ни читал фэнтезийных романов, герой вечно выходит ночью во двор и поднимает голову. Наверное от удовольствия. И вечно упирается взором в абсолютно чуждое его человеческой натуре звездное небо. Совершенно непонятно, почему чуждое. Потому что рисунок созвездий иной?
Я, наверное, в астрономии чрезвычайно туп и из всех созвездий только чашку Малой Медведицы разглядеть могу. Так что небо мне чужим не казалось. Небо как небо. Звезды как звезды.
— Что, любуешься? — под ухом раздался голос Фандага. — Да, ночка хорошая.
— Ага. Темная, — в тон ему отозвался я.
— Темная, — согласился он. — В самый раз в Степь сгонять.
Меня от такой идеи пробрал озноб.
— Ну да. Улус — другой вырезать. Степных меньше, Степи больше.
— А злой ты стал, — укорил Фандаг.
— Так по голове же ударили, — привычно отмахнулся я.
А он как не заметил.
— Не любил ты раньше Хушшар. Не воины, говорил, разбойники.
— Это вы чужим разбойники. А своим — добытчики.
В свете звезд удивленно блеснули глаза.
— Ну а как же честь воинская? А вызов как же?
— А Степные о чести думали, когда ваши починки жгли? — И сам ответил: — Нет. Честь — это правило игры для двух сторон. А если для одной честь — вещь избирательная, то и резать его надо избирательно. Сегодня отпустил бы тебя Бадала, будь ты слабее?
— Вряд ли.
— Вот-вот.
— Погоди. Так мы же с тобой из-за этого и разругались в последний раз. А сейчас ты мне мои же слова и говоришь. А я вот с тобой спорю.
— Растешь, дядька. Так ли я был прав в тот раз? Так ли ты был не прав?