По слову Блистательного Дома
Шрифт:
— Благодарю, — ответствовал Унго и обратился ко мне: — Дозволит ли мне достойный аладар помочь этому воину, ибо не надлежит мне присутствовать при беседе вождей.
Я многозначительно качнул головой. Тивас тоже решил не участвовать в процедуре выдвижения меня в лидеры. Это официально. А на самом деле он, похоже, просто решил спихнуть на меня обустройство лагеря.
— А я дозорным буду, пока друзья наши трофеи соберут, — принял он на себя тяжелую обязанность.
— Хорошее место, — оценил Хамыц укромную полянку, посреди которой весело бурлил
— Хорошее, — не смог не согласиться я, разглядев чуть дальше в тени деревьев сложенный из окатышей очаг. Похоже, нередко здесь люди останавливаются. — Давай туда.
Скоро кони наши, заботливо укрытые попонами, уютно хрумкали зерном в привязанных к мордам торбах. На костре бурлила крупа, щедро удобренная окороком, в углях запекался мутантный рогатый заяц, ну а на расстеленной тряпице горками высился нарезанный сыр, завернутое в душистые листья мясо.
— Куда путь держишь, отважный? — спросил я, когда мы наконец закончили хлопоты.
— Ха, — грустновато ухмыльнулся певец. — Раньше домой ехал. Сейчас куда ехать, не знаю. А сам ты из этих краев будешь?
— Да нет.
— Странное со мной случилось. Такое странное, что без вина даже рассказывать не хочется. — Он легко распутал сыромятный ремешок, укутывавший горловину бурдюка. Звонко ударила пенящаяся струя в чаши.
Терпкий аромат давно перебродившего винограда повис в воздухе.
— Пусть красивыми будут наши дороги, — провозгласил он.
— Пусть встречи наши радуют нас, — присоединился я.
Он белозубо улыбнулся и выпил. Интеллигентно так выпил, не пролил вина. Я тоже не отстал. Очень густое терпкое вино, со вкусом перетертой лозы. Такое до сих пор любят в Греции.
— У тебя хорошие воины, — похвалил он меня, не отвечая пока на вопрос.
— Хорошие, — согласился я. — И твой побратим хорош, — потом взял одну лепешку, разломил ее и, нескромно посыпав солью, протянул половину Хамыцу.
— Да будет кров твой богатым, — поблагодарил он.
Секунду помедлил. И взял протянутый хлеб. Задумчиво посмотрел на меня. Бурлящее веселье в глазах вдруг потеплело, и он вонзил свои белые зубы в пышную вкуснятину. Неторопливо подвигал тяжелой челюстью.
— В твоей земле тоже не принято делить хлеб с человеком, с которым собираешься биться? — спросил.
— Да.
— У тебя хорошие воины, — повторил. — И вождь их умелый воин.
— Я давно не видел такого удара, — польстил я в свою очередь, почти не уходя от истины. — Такие воины, как ты с побратимом, многого стоят.
— Мне понравилось, как вышиб ты их из седел.
Наш обмен любезностями прервал топот Хайгарда.
— Фавор мой, — с высоты загривка пророкотал голос Унго, — хорошую добычу принесла нам встреча с этими недостойными. Наш клирик правильно сказал. Наемники это. Были. Принесли они нам кольчуг добрых немало. Хотя некоторые починки требуют. — С этими словами он гулко спрыгнул со своего возителя. И довольно воздел руку. — А потом наемники ценности с собой возили, но не нужны они им теперь.
Затем взгляд его упал на бурдюк рядом с Хамыцем.
— Но поскольку сегодня делим мы трапезу с этими достойными, дозволь выставить мне зимнего пива, фавор мой.
— Конечно.
— Пива ты сказал, именуемый Унго?
— Пива.
— Большей радости не мог ты мне доставить, достойный.
Напиток привел Хамыца в восторг, и он рассыпался в благодарностях.
— Весьма умелый стрелок твой побратим, достойный Хамыц. А твой удар порадовал мое сердце, — в ответ отвесил ему комплимент Унго.
Какое-то время они упражнялись в славословиях друг другу, пока их не прервало появление Тиваса и Баргула, возглавлявших уже целый караван.
— Унго, ты не мог бы отрядить Хайгарда в дозор?
— Сие и не нужно, он сам знает свои обязанности, да и к комоням он уже привык. В моих землях, достойный, — просветил он Хамыца, — те звери, на которых вы ездите, весьма опасны и порой охотятся на сородичей Хайгарда. Но вы столь отважны, что ездите на этих чудовищах.
От этого заявления даже на чересчур бесстрастной физиономии Баргула ярко пропечаталось весьма заметное удивление. А Хамыц и вовсе лицо руками прикрыл, но не удивление он прятал. Его широкие плечи сотрясались и явно не от рыданий.
— Сколь различны люди. Я ведь тоже поразился мужеству человека, оседлавшего существо столь свирепого вида. Так выпьем же за радость встречи, что подарили мне небожители.
Выпили.
— Так как же земля эта прозывается? Ибо неизвестно нам, где мы. В поход мы ходили с царем нашим Сидамоном. Хорошо сходили. После большого пира царь наш войско распустил. И поехали мы с братом домой. День ехали, второй ехали. На вторую ночь странный сон нас сморил. Не много воин, спящий в походе, в дом свой привезти может. Если голову свою привезет — и то праздник.
А утром брат мой ударил стрелой зверя. Вот этого, — указал он на тушку рогатого зайца, что запекался на углях. — Неведом мне такой зверь. Потому и спросили у людей, что встретились нам, куда попали мы. И хотя богато одеты они были, но неучтивы. Остальное известно вам. — Он замолчал. — Так скажите же, где мы?
Я предоставил объясняться Тивасу. Не зря ведь его учили на ксенобиолога. Пусть практикуется.
Не так уж и долго мы засиделись в ту ночь. Шок даже для столь крепких натур был силен.
Зато утром я истребовал у подчиненного Унго его постельную шкурку. Побросал в котел куски копченого мяса и поставил его вариться, а сам уселся на шкуру, постаравшись придать своему лицу возвышенное выражение.
Все, в общем-то, с удивлением наблюдали за моими телодвижениями, но по разным причинам. Унго не задавал вопросов из чувства дисциплины. Тивас опять что-то читал, а Хамыц с Баргулом, уединявшись, что-то очень живо обсуждали.
Они закончили беседу, подошли. Хамыц достал кинжал, подцепил из котла кусок мяса, смачно отодрал от него кусок, проглотил, вытер жир с подбородка. И, поставив ногу на шкуру, сказал: