По Старой Смоленской дороге
Шрифт:
А потом батальон снялся из обжитой рощицы, и пулеметчики все время двигались впереди. Бывало, солдаты сидели день-деньской на сухом пайке, но чаще всего Глухарев добирался с кухней до передовых рот. Обед варился на ходу и иногда поспевал к полуночи, а ужин — к рассвету.
— Наш Глухарев воюет по всей форме, — подшучивал Огурцов. — Можно сказать, сопровождает пехоту борщом и колесами. Согласно уставу…
Как-то подносчик патронов, новичок, чьей фамилии никто не знал, принялся в ожидании обеда ругать повара.
— Наверно, спит
Он думал найти поддержку у расчета, но наводчик Никишин сразу его одернул:
— Не в ресторане. В окопе сидишь. Понятно? Может, тебе еще блюдце выдать?.. Нашего повара, если хочешь знать, сам полковник вчера медалью наградил. «За отвагу»! Понятно?
Новичок, белобрысый парень, с ушами, оттопыренными так сильно, словно именно на них держалась каска, виновато заморгал, умолк и начал перематывать съехавшую обмотку.
Батальон в тот день вел бой за «Фигурную» рощу. Она отчетливо виднелась впереди, прямо на западе, так что закатное солнце освещало из-за рощи шаткие верхушки осин.
Пулеметчики окопались на поляне, поросшей высокой жесткой травой.
Немцы вели ожесточенный огонь из минометов — видимо, готовились к контратаке.
Но вот солдаты увидели, что по поляне к ним ползут два человека. Коричневые фонтаны земли возникали то впереди, заслоняя ползущих, то рядом. На некоторое время люди исчезали из виду, — очевидно, отдыхали в воронке — затем снова принимались ползти след в след, один в затылок другому.
Прошло еще несколько длинных минут, и тогда стало ясно, что ползут не двое, а один человек и к его ноге привязан термос — сытный обед взвода.
— Глухарев! — вскрикнул Бондарил. Он первый опознал повара.
«Человек ползет под огнем, а я сижу здесь, — пристыдил себя Бондарин. — Зарылся в землю как крот. Жду, пока меня накормят обедом…»
Глухарев опять исчез в рослой траве и на этот раз долго не появлялся. Бондарин сильно встревожился. Он зло посмотрел на подносчика патронов, который днем ругал повара.
Человек с термосом снова показался в траве, но теперь он полз очень медленно, с трудом тащил за собой термос, словно посудина эта невероятно потяжелела.
Бондарин пополз к Глухареву навстречу, добрался до него, оттащил в воронку, сделал перевязку. Тот был ранен в ногу повыше колена.
Потом Бондарин распечатал еще один индивидуальный пакет и туго свернутой марлей заткнул две пробоины в термосе. Осколки пробили луженую стенку и попали в борщ.
Пока Бондарин делал перевязку, Глухарев молчал, потом сказал с беспокойством и горечью:
— Придется тут переждать, а потом податься в тыл. Только едоки у меня остались во второй роте. Да и ваши натощак…
— А это ты, Григорий Архипович, не сомневайся, — заверил Бондарин. — Едоков мы возьмем на довольствие.
Через четверть часа Бондарин сидел в окопе и разливал борщ по котелкам. Он предупреждал всех и каждого:
— Питайся осторожно.
Бондарин сам вызвался стать на место Глухарева до возвращения того из госпиталя и надел маскировочный халат, подаренный Огурцовым. Подобно Глухареву, черпак он стал называть «разводящим», а кухню «огневой точкой».
В батальоне довольны поваром, и дела идут на кухне хорошо, но у Бондарина есть одна странность — простые солдатские блюда он любит называть замысловато и изысканно.
На днях мясо с кашей Бондарин по-чудному назвал «эскалоп с гарниром», а вчера суп из манной крупы переименовал в бульон.
— Это еще что за бульон? — спросил наводчик Никишин, недоверчиво протягивая котелок.
— Бульон пейзан, — с достоинством ответил Бондарин. — Сухари пойдут вместо гренок.
— Бульон! Наверно, курица мимо котла прошлась, — мрачно заметил стоящий сзади подносчик патронов, паренек с оттопыренными ушами и в обмотках, которые вечно разматывались.
Бондарин молча, уничтожающе посмотрел на него, и этот взгляд был тем красноречивее, что повар стоял на ступеньке кухни и смотрел сверху вниз.
Подносчик патронов, чьей фамилии по-прежнему никто не знал, первый отхлебнул бондаринского бульона. Он аппетитно причмокнул губами и, довольный пробой, деловито пододвинул котелок поближе. Дело в конечном счете не в названии, если суп наваристый, ароматный и на его поверхности плавают золотые кружочки жира.
1943
ВОДОВОЗ
Первое письмо от Григория Ивановича Каширина пришло в полк спустя месяц после его ранения.
«Товарищ майор, — писал Каширин. — В первых строках моего письма докладываю Вам обстановку. Обстановка в палате благоприятная. Маскировка в белый цвет полная, имеются даже занавески». Заканчивалось письмо обещанием быстро поправиться и вернуться в полк.
Прочитав письмо, майор Жерновой недоверчиво покачал головой. Он вспомнил, как Каширин с землистым лицом и серыми, почти черными, губами лежал на носилках — был тяжело ранен в бедро и голень. Раненые, даже безнадежные, когда пишут из госпиталя, всегда обещают быстро поправиться, так что если им верить, они и в госпиталь-то попали по недоразумению.
Потом от Каширина долго не было ни слуху ни духу, как вдруг предстал перед майором.
— Сержант Каширин из госпиталя прибыл! — лихо отрапортовал он.
— Ну-ка покажись, Григорий Иванович. Как там тебя залатали?
Майор шагнул навстречу Каширину, они обнялись. Оба воевали вместе еще у Соловьевой переправы, и оба были ранены по четыре раза.
Григорий Иванович за эти месяцы изменился мало, разве что похудел и от этого казался более долговязым, а шея его — более длинной. Плечи были столь покатыми, что сержантские погоны Каширина хорошо видны и сбоку.