По Старой Смоленской дороге
Шрифт:
Батальонному повару Порфирию он надоедал бесконечными рассказами о качествах редиски «Ледяная сосулька», о замечательных помидорах под названием «Алиса Рузвельт», о фасоли «Сам-сто». Повар сперва из вежливости слушал, потом ругал Плюхина чучелом огородным и мрачно уходил варить все тот же пшенный суп…
Лежа между грядками, Плюхин увидел, что фашисты сбегаются из окопов на деревенскую улицу. Фигуры солдат были хорошо видны в просвет между домами.
Он добежал до бани, стоявшей на краю огорода, ловко прошмыгнул в нее, вышиб дулом оконце и открыл огонь. Плюхин
Заряжая новый диск, Плюхин вспомнил, как ходил в баню с Лешкой. В жарко натопленной бане Лешка, весь в мыле, тер широкую отцовскую спину, по-отцовски пыхтя и отдуваясь. Потом Лешка поливал себя из шайки. Вода стекала между острыми лопатками мальчика, и смуглое тело его нежно лоснилось.
Внезапно озлившись, Плюхин вновь занял позицию у оконца и открыл огонь. Немцы заметили пулемет и начали окружать баню, заходя сзади, где плетень подходил к строению.
Плюхин увидел троих за плетнем. Ворваться в баню они не решались. Подбежал еще один с нашивками на рукаве. Немец достал гранату, вставил в нее запал, но Плюхин опередил его.
Он появился на пороге бани и, прищурившись, шарахнул гранату точно за плетень, на грядки. Немец с нашивками на рукаве схватил плюхинскую гранату и хотел отшвырнуть ее в сторону, но уже ударило желто-фиолетовое пламя разрыва, и граната разорвалась у него в руках.
Трое немцев остались лежать за плетнем, а один, с автоматом на шее, прижимая окровавленную руку к бедру, бросился вперед, к бане.
«Ну и заводной, — подумал Плюхин со злым удивлением. — Таких еще не видывал».
Левая рука у немца висела плетью, весь рукав был пропитан кровью, будто какой-то сумасшедший портной пришил к зеленой куртке коричневый рукав.
Плюхин встретил немца страшным ударом кулака «под вздох» и пристрелил из его же автомата.
«Матвея Ивановича нет поблизости, — пожалел Плюхин, — посмотрел бы, как я авторитетно с немцами управился».
Через минуту Плюхин лежал за плетнем и вел огонь из пулемета по задам деревни, по огородам. На деревенской улице шумел наш танк, и немцы бежали с той стороны врассыпную. Они перепрыгивали через плетни, скатывались кубарем с крутого склона в овраг.
Плюхин вскочил и побежал вперед. Он бежал с разряженным пулеметом на плече и орал что-то во все горло. Радостное нетерпение делало невесомым пулемет и легким — дыхание.
То было великое ощущение победы, когда слышишь каждый толчок сердца, переполненного счастьем, и чувствуешь, что слезы вот-вот выступят на глазах, и не стыдишься их, не стараешься унять и готов броситься на землю и целовать ее, а потом вскочить и бежать куда-то, вдогонку за убегающим врагом; бежать долго, без устали, лишь бы бежать по этой вот рыхлой после весеннего дождя, родной смоленской земле, которую сам только что отвоевал.
И Плюхин понял, что ради
Командир батальона сразу же после боя поблагодарил Плюхина от лица службы, сказал, что представляет его к награде.
Плюхину не терпелось поделиться с кем-нибудь новостью, и тут он опять вспомнил о Катаеве и отправился на поиски.
Плюхин обошел немецкую траншею, выступ за выступом, исшагал вдоль и поперек деревню — Матвея Ивановича не было нигде, ни живого, ни мертвого. Он заглянул даже зачем-то в ту самую баньку, где воевал, — банька теперь не показалась ему столь похожей на свою.
Он сам сходил на полковой медпункт, и женщина-врач с белыми кудряшками проверила списки раненых. Катаев как в воду канул.
Плюхин хотел навести справку у взводного, младшего лейтенанта Старцева, но тот, оказывается, был ранен и отправлен в госпиталь, а новый командир взвода Косынкин только неопределенно развел руками.
— Наступали бы фашисты — понятно, — сказал Косынкин в раздумье. — В бессознательном виде человек всегда может затеряться. Но так — ума не приложу. Может, его фашисты заарканили? Прямо чепе!
Нелюбимое всеми в армии слово прозвучало сухо и коротко, как выстрел.
А красноармеец Лукошка, сидя на обугленном крылечке и играя на баяне, сказал как ни в чем не бывало:
— А может, он в дезертиры подался? Нарочно заблудился где-нибудь в лесу и дрыхнет что есть мочи. Очень даже просто!
Плюхин в сердцах длинно и грубо выругал Лукошку, но это не произвело на того никакого впечатления. Он невозмутимо продолжал наигрывать какой-то душещипательный вальс.
Лукошку не любили в роте за легкомыслие, называли балаболкой. Но гармонист он был замечательный, и когда его просили сыграть, то именовали не иначе как Лукьяном Алексеевичем.
Лукошку Плюхин отругал как следует, но на душе было тревожно.
После боя все в роте стали относиться к Плюхину уважительно и кое-кто уже величал его Степаном Степановичем. Но все это не радовало.
Он чувствовал себя одиноким и только теперь понял, как сильно успел за эти месяцы привязаться к молчаливому Матвею Ивановичу…
Катаев тоже не заметил, когда разминулся с Плюхиным. Вместе с другими бойцами он заглушил немецкий дзот, вел огонь из окопов, отбитых у противника, а потом со всей группой достиг мостика, скрытого крутым скатом бугра.
Через несколько минут сюда примчался наш танк, разгоряченный боем. Катаев стоял в нескольких шагах от него и чувствовал жар, излучаемый броней. Танк не успели перекрасить после зимы, и он, грязно-белый, в окалине и черных подтеках, выглядел сейчас нелепо, как человек, который в мае все еще щеголяет в шубе и валенках.
Заправочная машина ждала тут же за бугром. Танк залили горючим, снабдили боеприпасами.
Потом танкисты в скорбном молчании подняли из люка и перенесли в машину безжизненное тело товарища.