По стопам Господа
Шрифт:
– Ты отлично сыграла, – прошептал я. – Тянет на "Оскара".
– Инстинкт выживания, – отозвалась Рейчел, садясь за стол. – Есть у каждого. Ты мне это сказал, когда мы метались по Северной Каролине. Тогда я тебе не поверила.
Я взял вилку.
– Не имеет смысла себя корить. Ложь во спасение.
– У меня чувство, что они успели побеседовать с Адамом.
– Наверняка. И он, будем надеяться, рассказал им ту же историю. Если попадем в самолет без приключений, буду должен твоему
Рейчел устало закрыла глаза.
– Думаешь, получится?
– Надеюсь. Надо только не дергаться и в ближайшие полчаса не навредить себе.
В «Боинге-747», даром что ночной рейс, пассажиров было много. Однако нам повезло – от ближайшего соседа нас отделяли два свободных места и проход. Я старался ни с кем не встречаться глазами. Мы с Рейчел тут же накрылись одеялами.
Самолет не взлетал минут сорок, которые показались нам двумя часами. Пассажиры вокруг оживленно болтали, предвкушая посещение Святой земли. А мы с Рейчел делали вид, что спим. Наконец лайнер вырулил на взлетно-посадочную полосу и взмыл в ночное небо.
– Ну, пронесло! – прошептала Рейчел, когда колеса самолета оторвались от бетона.
Радоваться было рано: через одиннадцать часов нам предстоял пограничный контроль в Тель-Авиве. Но лиха беда начало, и я старался сосредоточиться на нашей маленькой победе.
– Камень с души, да?
Рейчел открыла глаза.
– Хочу кое-что спросить у тебя, Дэвид. – Впервые после того, как мы с ней занимались любовью, она говорила с привычной интонацией терапевта. – Мы летим в Иерусалим, и я должна наконец понять глубинные причины твоего решения. Воспринимай это как очередной сеанс психоанализа.
– Нет. Давай на равных. Хочешь, чтоб я отвечал на твои вопросы, тогда и сама отвечай, когда я спрашиваю. Не уклоняясь и честно. Отныне у нас такие отношения.
Поколебавшись, Рейчел кивнула:
– Ладно, справедливо. Итак, если верить твоим словам, ты атеист. Твоя мать сторонилась церкви, хотя верила, что есть нечто над человеком. А что твой отец? Атеист?
– Нет. Только у него была своя концепция Бога. Ему казался нелепым традиционный образ Бога, все внимание которого сосредоточено на человеке. Физики – народ скептический.
– Но он все-таки верил, что есть некое высшее существо?
Мой отец не принадлежал к людям, которые любят философствовать на отвлеченные темы, однако пару раз, на ночевках в лесу, он излагал брату и мне свое религиозное кредо.
– Теория отца была бесхитростная, но глубокая. Человека он воспринимал не как что-то особенное, отдельное от Вселенной, а как ее часть. Любил повторять: "Человек есть орган, посредством которого Вселенная осознает саму себя".
– По-моему, я где-то уже слышала эту фразу.
– Не исключено.
– Что он имел в виду?
– Отец много раз напоминал нам, что каждый атом в нашем теле был однажды частью далекой взорвавшейся звезды. Развитие идет от простого к сложному, поэтому человеческий разум есть высшая из известных ступеней эволюции. Отец говорил: ничтожный мозг лягушки в миллион раз сложнее звезды. Для него человеческий разум был первым нейроном будущей самоосознающей Вселенной. Искра во мраке, от которой возгорится пламя всевселенского разума.
Рейчел задумчиво морщила лоб.
– Идея красивая. Назвать ее религиозной сложно, но в ней много оптимизма.
– Из нее можно и практические выводы делать. Если через нас Вселенной предстоит осознать себя, то выжить – моральный долг человечества. Великий подарок осознания мы обязаны сохранить. Следовательно, мы должны прекратить войны. Понимание нашей ответственности перед Вселенной – отличная база для создания полного комплекта выполнимых законов, целой новой этики…
Поразмыслив над сказанным, Рейчел спросила:
– А ты согласен с таким взглядом на Вселенную и на роль человека?
– Еще несколько недель назад я думал именно так. Однако мои последние видения хотя бы отчасти опровергают эту концепцию.
Рейчел положила руку мне на колено.
– Не забывай, мы можем только гадать, что значат твои последние видения. И между прочим, теория твоего отца не исключает существования Создателя… Ты, кстати, по-прежнему опасаешься, что можешь умереть, если не попадешь в Иерусалим до сна о распятии на кресте?
В последнее время мне некогда было прислушиваться к себе и размышлять о возвышенном: я был полностью поглощен беготней от властей земных.
– Некоторую настоятельную потребность быть в Иерусалиме я чувствую, хотя она стала слабее. Возможно, сам факт, что мы туда летим, снимает напряжение.
– Если ты боишься сна о распятии, то просто скажи себе: от снов не умирают!
Ну, это еще неизвестно.
– Давай лучше поговорим о тебе. Ты называешь себя верующей. А во что, собственно, ты веришь?
– Не вижу в твоем вопросе связи с происходящим.
– У каждого из нас есть своей резон лететь в этом самолете. И вопрос, во что ты веришь, мне не кажется досужим.
Рейчел вдруг печально нахмурилась.
– Я пришла к Богу очень поздно. Ребенком меня никогда не водили в синагогу или в церковь.
– Почему?
– Мой отец навсегда отвернулся от Бога, когда ему было семь.
– Почему в таком нежном возрасте?
– Семь лет ему исполнилось в немецком концентрационном лагере.