По светлому следу (сб.)
Шрифт:
– Нет, нет, господин штурмбанфюрер, все точно, как я говорю! Бог свидетель!
– А еще лучше, если вместо бог сам майор Вейцзеккер, – усмехается Огинский.
– Так давайте тогда поедем!…
– Да, придется. Собирайтесь.
– А чего мне собираться? Я готов!
– Ну, тогда пошли в машина. Господин Дыбин! – повышает голос Огинский.
Начальник полиции, видимо подслушивавший под дверью, торопливо входит в комнату.
– Слушаюсь, господин штурмбанфюрер, – замирает он перед Огинским по стойке «смирно».
– Вот что, господин Дыбин: мы сейчас
– Яволь! – ретиво восклицает Дыбин. – И не извольте беспокоиться, всё будет в полном порядке.
– Включай мотор, Ганс! – выйдя на улицу, по-немецки командует Азарову Огинский. – Прошу вас, господин бургомистр! – распахивает он заднюю дверцу машины перед Куличевым и садится с ним рядом.
– Счастливого пути, господин штурмбанфюрер! – приложив руку к козырьку фуражки, восклицает Дыбин, как только машина трогается.
– Лебэн зи воль, господин начальник полиция! – отвечает ему Огинский.
Некоторое время они едут молча. А когда машина выезжает за пределы Овражкова, Огинский спрашивает:
– Вейцзеккер, как я понимайт, доверил вам свой план, конечно, по секрет?
– Под строжайшим секретом, господин штурмбанфюрер, – признается Куличев.
– Почему же вы тогда их выбалтывайт?
– Так ведь вам…
– Нет, не только один мне. Не знайт вы разве, что господин Дыбин не будет упустить случай подслушать под дверь?
– Ваша правда… Виноват, господин штурмбанфюрер! Разволновался и совсем забыл об этой привычке начальника полиции. Уж очень обидно было, что вы мне не доверяете. Но это хорошо, что мы едем к господину майору Вейцзеккеру. Уж они-то знают, чего я стою, ибо доверили бы мне разве такое дело? И не только организацию диверсионной школы. Для этого нужно было еще одну операцию провернуть.
– Какую же?
– Поручили мне заслать провокатора в местный партизанский отряд. А я послал туда двух…
– Зачем же двух? Я это не понимайт.
– Первого на явный провал, ибо второй должен был разоблачить его как провокатора, чтобы ему самому потом больше веры было. Это уже я сам, без их, господина Вейцзеккера, подсказки…
«Ну и иезуит!» – с отвращением думает Огинский и, с трудом сдерживая негодование, спрашивает:
– А что было поручено первому?
– Первый должен был сообщить о готовящейся против партизан большой карательной экспедиции.
– А второй?
– Второму, для разоблачения первого, поручалось поведать партизанам, что тот ложными сведениями хотел вынудить их уйти из этих мест. И это для того вроде немцам требуется, чтобы партизаны не заинтересовались Пеньками, в которых замышляются будто бы медицинские эксперименты над военнопленными…
– Будто бы?…
– Да не на самом деле. На самом-то деле там, наверно, вообще ничего не будет или для отвода глаз что-нибудь… Зато тут, в Овражкове,
– А когда?
– В самом ближайшем времени. И под мою ответственность, как я вам уже докладывал. До войны, как тоже вам известно, я тут дорожным мастером был, возглавлял путевой околоток. Целых восемнадцать километров главного пути со всеми его искусственными сооружениями были под моим начальством. Кое-что придумал я и для будущей школы. Станция Овражков, как вы знаете, в пяти километрах от города, так я хочу предложить специальную ветку туда проложить…
– Это с какой же целью?
– А чтобы к школе нашей внимания не привлекать. Ветка эта будет вроде для связи с городом, а на самом деле станем мы диверсантов на ней обучать. Для этого нужна ведь железная дорога с настоящим земляным полотном, верхним строением пути и всем прочим. Не на пальцах же объяснять, как выводить из строя рельсовую колею. А если на существующей уже дороге такой практикой заниматься, так это и неудобно, и в глаза кому не следует может броситься.
– Вы есть настоящий хитрец, господин Куличев. Ну, а кто унтеррихтен… кто же преподавать в этой школе будет?
– Я с племяшем моим должен был…
– Почему -должен был?
– Погиб племяш-то… Письмо от зазнобы его из Миргорода сегодня получил. Пишет, что собирался он по моему вызову в Овражков выехать, да не успел. Разбомбили его советские летчики… Жестокие бои там, оказывается, идут, и бомбят они все нещадно. Вот и попала одна из бомб в хату, в которой племяш мой квартировал. Ему бы раньше надо было, а он, видать, Галю свою надеялся уговорить, чтобы вместе с нею… А теперь вот только письмо от нее пришло с фотокарточками Тимофея…
– Оно есть при вас?
– При мне. Надо же, в такой день и такая весть! День моего ангела, именины мои имею в виду. Нате вот, почитайте сами. Даже господину Вейцзеккеру не успел еще доложить, а они большие надежды на племяша моего возлагали. Тимофей ведь помощником паровозного машиниста до войны работал, а на фронте командиром саперного взвода был.
– В советских войсках служил?
– Да уж само собой…
– А какие же еще у вас кадры?
– Остались тут кое-кто из бывших моих бригадиров пути. Те, которые были не в ладах с Советской властью, и потому на них вполне можно положиться. Я такой списочек подготовил уже господину Вейцзеккеру.
– А они по какой же линия были не в ладах с прежняя власть? – любопытствует Огинский.
– Раскулачили их в своё время… Я, между прочим, тоже по этой линии с Советской властью не сошелся. Отбыл срок в дальних краях. Вкалывал там один за троих, показал образцы трудового героизма на прокладке железной дороги через непроходимую тайгу. Заслужил несколько благодарностей, и спустя какое-то время смилостивились надо мной начальнички, дозволили вернуться в родные края, но уже не на землю, а на железную дорогу. И опять я вкалывал за троих и дослужился до должности дорожного мастера. Тут-то я и пригрел у себя в околотке кое-кого из бывших своих односельчан, тоже вернувшихся из ссылки.