По светлому следу (сб.)
Шрифт:
Майор Огинский не находит достаточно веских возражений, и лейтенант Азаров продолжает:
– Пойдем теперь дальше. О том, что Стецюк погиб, не только Вейцзеккеру, но и вообще никому не известно. Это тоже не должно вызывать у нас сомнений…
– Но ведь усомнился почему-то Куличев.
– Любил, видно, племянника, вот и не хотел поверить Галининому письму. А может быть, и для перестраховки… Чтобы не Галина, а сам бургомистр Миргорода засвидетельствовал его смерть. Боялся, что Вейцзеккер не поверит письму Галины.
– А не может разве сам Вейцзеккер
– А вы последнюю сводку слыхали? Наши войска заняли уже не только Миргород, но и Полтаву.
– Она могла эвакуироваться…
– Едва ли. Я внимательно прочел письмо её Куличеву и понял из него, что Тимофей Галиной взаимностью не пользовался. Да и Куличев мне рассказал, что на неоднократные просьбы Тимофея уехать вместе с ним в Овражков или в какой-нибудь другой город она упорно не соглашалась. Я даже думаю, что дезертир Стецюк был ей просто противен, но написать это его дяде, немецкому холую Куличеву, она, конечно, не рискнула.
– Со всем согласен, кроме последнего предположения, – замечает Огинский. – В нём слишком большая доза домысла, хотя весьма вероятно, что Галя действительно осталась в Миргороде или погибла во время боев за этот город…
– А что же вам ещё? Больше нам ничего и не надо. Паспорт Стецюка с моей фотографической карточкой и всеми отметками немецких комендатур любого города мы изготовим не хуже, чем сами немцы. А став инструктором немецкой диверсионной школы, сами понимаете, что я там у них натворю!
В этом у майора Огинского нет ни малейших сомнений. Он хорошо знает, на что способен лейтенант Азаров.
– Но ведь вас видели сегодня в Овражкове вместе со мною, – высказывает Огинский последнее свое опасение.
– А кто? Тупица полицай, который смотрел не столько на меня, сколько на мою и с еще большим трепетом на вашу эсэсовскую форму? А гости Куличева были пьяны, к тому же никто из них не выходил на улицу. Торчали все время на дворе куличевского дома. Да и я не выходил из машины, так что разглядеть меня никто не мог. И потом, кому же придет в голову догадка, что «погибший» шофер штурмбанфюрера Мюллера и племянник Куличева одно и то же лицо?
– Ну, а если они усомнятся в гибели Мюллера и Куличева?
– Тогда другое дело. Тогда операцию эту труднее будет осуществить. Но это мы узнаем завтра у Ерохина.
– Вряд ли Ерохин сможет нам теперь чем-нибудь помочь, раз он у них на подозрении. Его самого нужно бы об этом предупредить.
– Это само собой. Я об этом уже сообщил начальнику штаба. Но у нас в Овражкове и кроме него есть люди. Даже среди администрации городской управы. Через них мы и получим необходимую информацию.
– Похоже, что обстановка и в самом деле благоприятная, – задумчиво говорит Огинский. – А на самом-то деле, сколько там может оказаться непредвиденного? Да вот хотя бы то обстоятельство, что Стецюк был помощником паровозного машиниста…
– Понимаю
– Благословляю! – решительно протягивает руку Азарову майор Огинский.
– И еще есть у меня одна идея, – добавляет Азаров. – Суд над Куличевым устроить не в партизанском отряде, а в самом Овражкове. Сделать неожиданный налёт на город, уничтожить полицию и судить бывшего бургомистра Овражкова на центральной его площади при стечении всех многострадальных его граждан.
– Ну, это уж вы, как говорится, загнули! – смеется Огинский. – Нет, уж вы лучше выспросите Куличева поподробнее о его племяннике, а о судебном процессе над бургомистром пусть подумают командир с комиссаром. Во всем остальном я готов вас поддержать.
Дверь Азарову открывает Марфа. На вид ей лет сорок. Открыв дверь, она долго смотрит на Азарова испытующим взглядом.
На нем серый пиджак, под ним холщовая рубаха не первой свежести. Просторные брюки неопределенного цвета заправлены в широкие голенища немецких солдатских сапог. За плечами тощий сидор – вещевой мешок.
– Тимофей? – не очень уверенно произносит наконец Марфа.
– Он самый, – отвечает Азаров, слегка наклонив голову. – Как это вы меня узнали?
– Схож с описанием, какое от дяди твоего слыхала. Что бы тебе несколькими днями раньше…
И вдруг умолкает, подавляя подступившее к горлу рыдание. Но дрогнувшие было полные губы ее тотчас же расплываются в приветливой улыбке.
– Ну, заходи, заходи, Тимофей Богданыч, чего остановился-то? Твой теперь дом-то.
– То есть как это мой? – удивляется «Тимофей».
– А так, – загадочно произносит Марфа. – Сам потом узнаешь.
– А дядя Миша где же?
– Сейчас я за господином Дыбиным сбегаю, он тебе всё объяснит. А ты пока располагайся тут, отдыхай…
И она торопливо уходит.
«К начальнику полиции помчалась, – не без волнения думает Азаров. – Похоже, однако, ни в чем пока меня не заподозрила. Как-то теперь Дыбин меня встретит?… Надо, пожалуй, разуться и вообще держаться попроще, будто и в самом деле в доме родного дяди…»
Сбросив сапоги, он остался в одних носках с дыркой на большом пальце правой ноги. Прохаживаясь по пстрым половикам, аккуратно расстеленным по крашеному полу, осматривает добротный стол, покрытый кружевной скатертью, огромный пузатый комод, уставленный множеством безвкусных безделушек. На стенах картины, писанные маслом. Похоже, что подлинники каких-то неизвестных Азарову художников. Реквизированы, конечно, у кого-то из интеллигентных горожан. Вдоль стен тяжелые дубовые кресла. На окнах герань, петуньи и еще какие-то цветы. В углу в кадке фикус почти до самого потолка.