По светлому следу (сб.)
Шрифт:
– Мало ты еще под бомбежками бывал, – усмехнулся Брежнев, забыв, что и сам только что дрожал от страха. – Вот погоди, поездишь с нами еще месячишко, перестанешь на этих стервятников внимание обращать. А теперь ступай на манометр полюбуйся. Это по твоей милости упала так его стрелка. Кстати, тебя Сергей Иванович поблагодарит за доблестное несение службы. У него сейчас для этого настроение подходящее.
Телегин, опершись на лопату, остановился посреди тендера в нерешительности. Он растерянно улыбался, втайне надеясь, что Брежнев шутит, посылая его к машинисту,
– Иди, иди! – неумолимо повторил Брежнев, но в это время ухо его уловило изменение ритма отсечки пара в цилиндре паровоза. Локомотив, будто вздохнув с облегчением, задышал шире и свободнее.
Мгновенно забыв о проштрафившемся кочегаре, Алексей спрыгнул с тендера в будку машиниста с радостным криком:
– Взяли!… Взяли-таки этот чертов подъем!
Прочитав телеграмму Булавина, генерал Привалов задумчиво покачал белоснежной головой.
– Да, положение сложилось замысловатое…
Заложив руки за спину, он тяжело прошелся по кабинету, слегка припадая на левую ногу.
Полковник Муратов, сидевший в его кабинете, сочувственно подумал: «Опять, видно, дает себя знать старая рана…»
– Мне думается, однако, – продолжал рассуждать вслух Привалов, – майору Булавину следует предоставить свободу действий. Он умный, осторожный человек, обстановку у себя на станции знает лучше нас с вами, пусть же и предпримет то, что подсказывает ему эта обстановка.
Муратов молчал, слегка нахмурясь, и Привалов понял, что полковник не разделяет его мнения.
– В общем, можете ответить майору Булавину, чтобы он действовал по своему усмотрению, – слегка повысил голос генерал, давая этим понять Муратову, что решение его не подлежит дальнейшему обсуждению. – Я не первый год знаю Булавина и вполне доверяю ему.
У Привалова весь день ныла рана, полученная еще в самом начале войны, но он прохаживался по кабинету – это помогало ему думать. Подводя итог своим размышлениям над планом майора Булавина, он продолжал, уже не глядя на хмурое лицо полковника:
– Мне вообще больше всего понравилось в идее майора Булавина ее простота, естественность. Замысел его построен ведь не на какой-то там эффектной выдумке или хитрости, а на положениях принципиального характера.
Остановившись перед Муратовым, генерал посмотрел на него повеселевшими глазами и убежденно заключил:
– Сила решения майора Булавина в том, товарищ Муратов, что возможно оно только в наших условиях. И именно этим обстоятельством оно прекрасно защищено от врагов, не верящих в наши принципы, не понимающих их.
Взглянув на все еще пасмурное лицо полковника, Привалов спросил:
– Ну скажите мне, пожалуйста, разве гитлеровцы в состоянии допустить мысль, что план наш может строиться на непостижимом для них энтузиазме рабочих, решивших удвоить свою производительность
– Да, пожалуй, ставка на такой энтузиазм может показаться им зыбкой, – вяло согласился полковник.
– Вот видите! Однако этот энтузиазм уже дает себя знать. Машинисты Воеводина перевозят вдвое больше грузов, не пополнив при этом своего парка ни одним новым паровозом. А противник все еще в полном неведении. Это теперь совершенно очевидно из перехваченной нами директивы гитлеровской разведки своим резидентам, находящимся на нашем участке фронта.
Полковник Муратов, сидевший возле письменного стола Привалова, не раз пытался встать, неловко чувствуя себя перед генералом, ходившим по комнате, но Привалов всякий раз снова усаживал его на место. Вот и сейчас он сердито махнул на него рукой, как только Муратов поднялся, чтобы ответить.
– А может быть, расценщик Гаевой хитрил и притворялся все это время? – осторожно заметил полковник. – Теперь же, когда началась подготовка на нашем участке фронта, начнет действовать активнее. Знает же он, оказывается, о лектории и нашел даже нужным донести об этом своим хозяевам.
– Но когда послано это донесение? – прищурился генерал. – Несколько месяцев назад. Значит, Гаевой не придавал особого значения этому лекторию, в противном случае поинтересовался бы его результатами и сам бы донес об этом, не ожидая напоминания своего начальства.
Сказав это, генерал сел за стол и на листке блокнота размашисто написал текст телеграммы.
– Вот, – протянул он листок полковнику, – распорядитесь, чтобы это немедленно отправили Булавину. Я предоставляю ему свободу действовать в зависимости от обстановки. Пошлите, кстати, ему и вызов на завтра. Пусть доложит нам о своих намерениях лично.
Генерал торопливо записал что-то на листке настольного календаря и спросил Муратова:
– Ну, а как обстоит дело с Глафирой Добряковой? Подозреваете вы хоть кого-нибудь из ее домочадцев?
– Ведем осторожное наблюдение за ними, товарищ генерал. Семейка-то у нее, сами знаете, какая!
– Вы ускорьте это. Не можем мы так долго быть в неведении – через кого же донесения Гаевого поступают к его резиденту?
Майор Булавин прибыл в управление Привалова на следующий день рано утром. Полковник Муратов встретил его очень холодно, не стал ни о чем спрашивать и сразу же повел к генералу.
– Здравствуйте, товарищ Булавин! – как всегда, приветливо поздоровался с ним генерал. – Садитесь и докладывайте.
Булавин всю дорогу волновался, не зная, как отнесется Привалов к его решению об отправке письма Марии Марковне нераскодированным. Не без робости сел он в кожаное кресло против генерала. Привалов, не скрывая своего интереса к предстоящему докладу Булавина, сосредоточенно смотрел в глаза майору.