По светлому следу (сб.)
Шрифт:
– Скажите, а вы не забыли еще вашего киевского адреса? – обратился старший лейтенант к Голубеву.
– Как же можно его забыть! – оживленно воскликнул Голубев. – Киев, улица Котовского, дом номер тридцать, квартира двадцать семь, третий этаж. Прекрасно все помню! Окна выходят во двор, под окнами три дерева: два тополя и ясень.
– Не повторяйте его ответа, – раздался в трубке голос начальника. – Я все слышал. Адрес совпадает, хотя в тот дом угодила бомба. Ну, у меня пока все. Продолжайте допрос.
Старший лейтенант положил трубку на аппарат и хотел поинтересоваться еще чем-то, но Голубев торопливо
– Я понимаю, товарищ старший лейтенант, всего этого, конечно, очень мало, чтобы поверить мне… Но у меня есть еще и другие доказательства.
Он помедлил несколько мгновений, переводя дух, и заговорил затем быстро, будто опасаясь, что ему могут помешать:
– Я потому и решился бежать к вам, чтобы сообщить это. Мой друг Василь Кравец, о котором я уже говорил вам, вчера ночью неожиданно разбудил меня. «Знаешь, Степан, – сказал он, – мне не доверяют…» – «Как не доверяют? – удивился я. – Откуда тебе известно это?» – «Сам посуди, – ответил Василь. – Они вывели меня из состава диверсионной группы и даже, кажется, установили слежку. Кто-то им донес, видно, о моем настроении». – «И меня, значит, могут теперь заподозрить?» – испугался я. «Вне всяких сомнений», – «утешил» меня мой приятель. Вот тогда-то и решились мы немедленно бежать в восточную зону Берлина разными путями, чтобы запутать следы. Мне повезло, а Василь, как видно, попался им в лапы…
– И это все? – удивленно спросил старший лейтенант.
– Нет, что вы, товарищ старший лейтенант! Главное вот что: один из участников диверсионной группы, в которую входил Василь Кравец, прошлой ночью сел в десантный самолет и вылетел в Грецию. Дальнейший маршрут его лежит в Западную Украину. Диверсанта этого должны сбросить неподалеку от местечка Лужкове Это где-то юго-восточнее Хуста. Так же как и Василь Кравец, он уроженец Закарпатья и хорошо знает эту местность.
Старший лейтенант быстро записывал, изредка бросая испытующие взгляды на Голубева, а когда тот остановился, чтобы немного перевести дух, торопливо спросил:
– А когда же именно должны сбросить этого диверсанта над территорией Закарпатской области?
– Этого я не знаю! – вздохнул Голубев. – Василю удалось узнать только, что в Лужкове есть местный житель Пенчо Вереш, который должен подать сигнал самолету и встретить диверсанта… Вот и все, что мне известно, – о облегчением закончил Голубев и жадно допил оставшуюся в стакане воду.
– Еще один вопрос, – проговорил старший лейтенант. – Вам известна фамилия диверсанта?
– Зенон Туреница. С ним Василь еще до войны был знаком и узнал от него все это по секрету.
– У вас есть еще какие-нибудь сообщения? – спросил старший лейтенант.
– Это, пожалуй, самое важное, – ответил Голубев. – И потом это совершенно точно, а все остальное, к сожалению, не очень определенно…
– Ну, тогда продолжим наш разговор несколько позже, – заключил старший лейтенант и поспешил к своему начальнику.
Хмуро всматриваясь в отражение своего намыленного густой пеной лица, майор Киреев перебирал в памяти события последних дней.
Внешне
Киреев, однако, все еще не хотел верить в эту слишком уж легкую, как казалось ему, победу. Конечно, положение у Иглицкого было почти безвыходным. Контрразведчики обложили его, как дикого зверя. Он почти не отстреливался: выстрелил всего три раза, да и то, видимо, для того только, чтобы сдержать осаждающих и выиграть время.
Зачем, однако, понадобилось ему это время? Связаться по радио со своим резидентом? Может быть. У него ведь нашли рацию – он и ее сдал при капитуляции.
Но что же он мог сообщить по радио своему резиденту? О безвыходности положения и намерении сдаться советской контрразведке? Едва ли…
А между тем Счастливчик совсем не выглядел побежденным, когда он с поднятыми руками вышел из дачи.
Киреев провел безопасной бритвой по намыленной щеке и поморщился – лезвие издавало какой-то дребезжащий звук, из чего следовало, что оно «не берет». Киреев плотнее закрепил его и принялся за другую щеку.
Отвлеченный на несколько секунд неполадкой с бритвой, майор снова вернулся к прежним мыслям. Он никак не мог избавиться от ощущения, что Иглица кий провел его, обманул. У Счастливчика был за пле"чами не один год агентурной работы чуть ли не во всех европейских государствах. Такие хищники не сдаются так просто…
Но что же делать со своими сомнениями? Пойти к полковнику Никитину и высказать все? С ним можно, конечно, поговорить откровенно – он чуткий, пой, мет, пожалуй, причину сомнений, но потребует и более убедительных фактов. А где возьмешь их?
…Полковника Никитина тоже весь день беспокоили тревожные мысли о Иглицком. «Интересно, что думает обо всей этой истории майор Киреев?» – не раз задавал он себе вопрос.
Полковник знал Киреева уже довольно давно. Не раз им приходилось вместе выполнять серьезные задания генерала Сомова. Работа почти всегда была напряженной, нервной. Полковник Никитин в такой обстановке бывал неразговорчив. Он требовал от своих подчиненных, чтобы они понимали его с полуслова, по скупому жесту, по мимике, по выражению глаз. Киреев в такой обстановке был идеальным помощником. Но главное его достоинство заключалось в том, что он умел предугадать очередной ход врага. Это не было, однако, лишь утонченной интуицией, сверхчутьем, которым так любят похвастаться некоторые разведчики. Киреев больше полагался на рассудок, на строгие законы логики. К тому же, как истинный контрразведчик, он обладал не только трезвым умом, но и фантазией.
Размышления полковника Никитина прервал дежурный офицер, доложивший, что майор Киреев просит принять его по срочному делу.
– Легки же вы на помине, – проговорил Никитин, протягивая руку Кирееву, когда тот вошел в его кабинет. – Я только что думал о вас и хотел даже послать за вами.
Пристально посмотрев в глаза майору, он добавил:
– Пожалуй, не ошибусь, если скажу, что вы зашли ко мне в связи с делом Иглицкого?
– Так точно, товарищ полковник, в связи с этим. Мне хотелось бы кое-что… – начал было Киреев.