По ту сторону грусти
Шрифт:
Они расстались в состоянии, близком к бешенству; при пробуждении было ощущение вихря - не иначе, "яростных атак". И крайне дурное расположение духа.
Но к вечеру оно стало ещё хуже. Потому что приблизительно к обеду до Алеси дошёл смысл содеянного.
Во-первых, она взбеленилась на уважаемого ею, дорогого человека - в ту пору эти высокие слова об Андропове были с оттенком официоза, но она очень стыдилась своей вспышки. А самое худшее... Нет, слова "развал" не прозвучало. Но и без того хватило. Она вложила в свой залп слишком много огневой мощи - и ударила туда, куда совсем не следовало, просто из соображений порядочности. Как-то раз
Теперь-то, когда они стояли и любовались Аю-Дагом, шли потом обратно по тенистой тропе, она поняла, нет, постигла, что он такое для неё. Вот Сталина, к примеру, надо ставить на пьедестал. А с Андропова надо - сдувать пылинки. Жалеть, беречь и нежить. А не так, как тогда.
При следующей встрече Юрий Владимирович пребывал в ужасной растерянности. Пару раз открывал рот, чтобы что-то сказать, но так и оставался беспомощно стоять. Потому что она заявилась к нему в слезах. И рыдала, не в силах что-то выговорить, минут пять или семь. Каждый плачет по-своему - Алеся плакала безутешно, как пятилетний ребёнок, огромными слезами, величиной с хрустальные подвески на люстре. Это полностью деморализовало. Придя в себя, Алеся бурно взмолилась о прощении. Андропов был поражён таким раскаянием и, конечно же, простил, даже немного авансом, и корил себя, что довёл её до такого состояния... И тоже попросил прощения. И они тогда крепко обнялись, хотя в ту пору этот жест не относился у них к числу привычных.
В том и был урок: что нельзя доводить друг друга. И не просто "нельзя" - грешно.
Раньше она этого не понимала и не желала понимать. С друзьями и незнакомцами она обращалась несказанно лучше, чем с парнями. Казалось, с теми она нагло поигрывала, лениво и с циничным высокомерием, как кошка с полузадохшимся мышом.
Но она никогда не ставила целью "быть плохейшей ведьмой в мире", просто так как-то выходило. Всякий раз. Само.
Алеся периодически вспоминала, что девушка должна "встречаться". Спохватывалась - и усердно начинала. И твердила мантру, что это не трудно, а приятно. А если в этот раз не преуспеешь в нахождении своей судьбы, то это хотя бы придаёт ореол и блеск. Ты-же-девочка.
Ей нравилось принимать знаки внимания, как и всякой ты-же-девочке. До тех пор, пока связь не начинала тяготить.
Ей не хотелось: быть неразлучной; идти на уступки; заниматься сексом; выходить замуж; рожать детей; менять свою звучную фамилию... В конце концов - говорить "мы", вместо "я" и расставаться с ролью кошки, которая гуляет сама по себе.
И не то, чтобы она боялась сближения. Она просто не видела за человеком права ступать на её территорию. Как-то они все... недотягивали.
Она в очередной раз обнаруживала, что ей - нет, не плохо, а просто никак. Хуже всего, что с кем попало она не связывалась, всё интересные ведь, симпатичные люди, жалко расстраивать... Так как же сказать, чтоб не обидеть?! И она мялась, жалась с принуждённой улыбочкой, и тянулось это иногда месяцами. Она копила раздражение и чувство вины. Хотя разве виновен человек, что не может дать вам талер, если в кармане у него всего лишь три гроша? Она искренне желала сохранить и общение, и дружескую теплоту, или хотя бы раскланяться учтиво. Но знала, что такие предложения как раз таки в три гроша и расцениваются - и вызывают гнев. Ведь унизительно, понимаете, тоже мне, подачка... И она продолжала мучительно молчать. Напряжение с обеих сторон нарастало. Начинались упрёки и эмоциональный шантаж. А вот это уже был удар ниже пояса.
Именно на этой стадии все её добрые чувства испарялись окончательно. И она, мучась тайной уязвлённостью, входила в роль бездушной стервы - с нездоровым, но таки наслаждением. Подпускала отравы, колола булавками, скрупулёзно доводила до красной черты. Особым шиком было облить другого помоями, а самой успеть отскочить - тогда она рисовала на фюзеляже звёздочки.
Бросала всегда она и тем гордилась. До поры до времени.
Потом - с тошнотворным чувством мямлила об этом на исповеди. Не могла же она не понимать, что такое поведение в заслуги не идёт.
Алеся была отличным другом, но очень неуклюжей дамой сердца: расставаться красиво не умела, а до красоты ли, когда отношения напоминают разогнавшуюся тачку с камнями, а не... что там они должны напоминать?
Вот с Юрием Владимировичем никогда не возникало вопроса: что это должно напоминать и как выглядеть.
Да и вообще... Отец Тадеуш, ксёндз в костёле на Золотой Горке, который раз выслушивал от неё эти истории. И жалел эту упрямую девочку-генерала, которая так настойчиво старалась, чтоб всё у неё было "по-людски" и всякий раз терпела жестокую неудачу.
Как-то раз он не выдержал и, вздохнув, заговорил с ней по-простому, как обыкновенный пожилой уроженец Будслава в задушевной беседе:
– Дочушка, ну что ж ты мучаешься? Ты ведь сама всё прекрасно понимаешь. Грешно, что ты заставляешь страдать ближнего своего - разве он это заслужил? Нет. Грешно то, как ты этим тешишься, хотя в драке на многих азарт находит - только почему вместо любви у тебя выходит драка?.. А потом ты сама от происходящего впадаешь в грех уныния. Но вот задай себе вопрос, а ответ прочти у себя в сердце: зачем? Зачем ты насилуешь себя и других? Терпение, - горячо воскликнул отец Тадеуш, - вот чего тебе не хватает! Не надо подгонять Господа, Он сам знает, как устроить твою жизнь. А ты Его торопишь, обижаешься, пытаешься что-то урвать... Не пытайся завоёвывать - твоё будет не тобой же отнято, а тебе дано с благословением...
Он явно волновался, а Алеся перебила с непрошеной скептической усмешкой:
– Так значит, это как у Булгакова? Никогда и ничего не просите, сами всё дадут?
Отец Тадеуш вздохнул: он, скорее, винил себя за неспособность донести мысль, а не Алесю за непонятливость.
– Нет, - серьёзно и терпеливо ответил он.
– Просить - можно и нужно, иначе зачем тогда молитва? Но просить и набрасываться с претензиями и обвинениями - вещи разные. А ещё постарайся вспомнить о жертвах и интенциях. Давно ли ты делала что-нибудь подобное?..
Попал по больному месту. Алесе, было, полегчало, а в итоге разговор всё равно оставил горечь. Она с истовой радостью настроилась на исполнение епитимьи, и даже готовое понятие о жертве у неё имелось - но и то замирающее со страхом и стыдливостью, очень несмелое...
И ещё кое-что шипом засело в сердце - то, о чём она не рассказывала на исповеди.
Она поняла свою проблему ещё тогда, когда читала со словарём чилийскую книгу об арауканских шаманах и мистическом браке. Нет, что вы. Некоторые духи не возражали, чтоб у их жреца была личная жизнь. Вот и дон Аугусто тогда не возражал. Никогда - ни слова упрёка. А только всё равно у неё никогда и ни с кем ничего не получалось.