По ту сторону, или Игры, в которые играют Боги
Шрифт:
– Ирма! – обращается епископ к женщине, произнося слова нараспев, словно в трансе. – Пока-а-айся! Призна-а-айся и пока-а-айся в служении дия-а-аволу!
– И ты отпустишь меня? – дрожащим голосом вопрошает Ирма.
Епископ усмехается.
– Ты получишь шанс на спасение там, – поднимает указательный палец. – Здесь тебя уже ничто не спасёт… ведьма.
Епископ швыряет карты наземь, колода рассыпается, но переворачивается лишь одна, с изображением женщины на троне в папской тиаре, – Верховная Жрица.
– Мне уготована иная судьба, епископ, – поднимает глаза Ирма. – Я принимаю дар. Тебе же возвращаться в этот мир снова и снова, пока не найдёшь…
– Сжечь её! – рычит священник, взмахивает полой расшитого золотом одеяния и шагает прочь с помоста.
Огонь занимается, жар его томным маревом окутывает тело. Верёвки больно впиваются в грудь – не вздохнуть. Ирма поднимает голову, смотрит в толпу. Добрая половина из них бывали у неё: просили помощи, совета, подсказок, хотели знать свою судьбу. Она-то знала… откуда-то всё знала. Но знать – не значит избежать. За то и поплатилась. На том и попалась. Погорела…
Средь сотни злобных глаз вдруг пара светлых, полных любви и нежности. Он. Он! Тот самый, что приходил во снах.
– Гардиан, – шепчет Ирма и тут же кричит от жгучей боли.
– Всё хорошо, – отвечает неслышно, лишь движением губ. – Делай, как учил. Закрой глаза и делай, как учил.
Она послушно следует его указаниям. Закрывает глаза, расслабляет тело, выскальзывает сознанием из его оков, летит свободно над толпою. И слышит лишь его голос. Он зовёт её по имени: Ирма…
***
– …ирма. Баба Баирма. Баба Баирма, – монотонно теребил её за рукав Саянка, любимый правнучек, младшенький. – Баба Баирма, там к тебе пришли, баба Баирма.
Баирма раскрыла глаза, невидящим взглядом посмотрела на ребёнка, на комнату, на женщину в дверях. И тут проснулась окончательно, встряхнула головой, прогоняя остатки сна.
– Вы в порядке, нагаса эжы 1 ? – встревожилась Сэсег.
– Да, задремала чуток. Что случилось, а?
1
Нагаса эжы – в переводе с бурятского «бабушка по матери».
– Люди пришли, принять просят. Не наши – городские, русские.
– Поздно что так? – заворчала старуха, но потянулась за изогнутой деревянной клюкой, поднялась на ноги, зашаркала ногами по полу.
– Так звать или нет?
– Зови, раз уж тут, посмотрю.
Сэсег юркнула в дверь, потом просунула голову обратно, потянула воздух широкими ноздрями:
– Горелым пахнет, нагаса эжы, в вашей комнате пахнет.
– Давно сгорело всё, э? Зови людей, Сэсегма.
Баирма доковыляла до стола, покрытого цветной тканевой скатертью, села на крепкий деревянный стул, достала рукой до зелёного бархатного мешочка, подтянула к себе.
За дверью послышались шаги, робкий стук. В проёме нарисовалась грузная, холёная русская женщина. Не старая, вовсе нет. Но… уставшая.
Шаманка сощурила и без того узкие щёлки глаз. Смотрела не на женщину, а за неё. За спиной гостьи – он, тот самый… из снов. Гардиан. Хранитель по-нашему. Просителей всегда кто-то сопровождал, она всех видела. Вели к ней своих подопечных за подсказками. Но он явился впервые.
– Здравствуйте, Баирма Эрдыниевна, – заговорила женщина и суетливо заелозила руками в большой сумке.
Баирма указала взглядом на второй деревянный стул. Женщина села и снова засуетилась. Достала из сумки бутылку молока, печенье, конфеты. Выложила на стол.
– Я не знаю, правильно ли, – заговорила быстро. – Сказали, надо сладкое принести и молоко, а как и что… я не знаю.
– Звать как? Пришла зачем? – рубила вопросы Баирма, а руки уже развязывали тесёмки бархатного мешочка.
– Дина я. Дом продать не могу. Уехать в Москву хочу, дочь уже там. А тут дом. Большой. Жалко бросить. Хороший. И продаю недорого. Покупатели приходят, нравится. А потом срываются. Три раза уже сделка сорвалась. Может, заговор какой? Может, прокляли?
– Э-э-э-э, глупые, всё вам проклятья да дьяволы мерещатся. В себе разберитесь сначала. – Шаманка презрительно фыркнула.
Она сжала в руках затёртую зелень бархата, прошептала что-то в сухие ладони и высыпала из мешочка россыпь цветных камней. Долго не рассматривала, и так всё ясно. Глянула лишь разок за спину Дины, в его глаза, чтоб удостовериться.
– Ты, – говорит Баирма, – давно к матери-то ходила?
– Я? – губы Дины растянулись в тонкую ниточку. – Сестра ходит. Как положено, на Радоницу была, убирала могилу.
– А ты? Чем на мать обижена? Чего простить ей не можешь?
Дина свела тонкие брови к переносице, задышала часто.
– Не обижена я. Нет времени просто.
– Врёшь мне, глупая. И себе врёшь. Ни признать, ни исправить не хочешь. Оттого тебя и не отпускают. Пока здесь все долги не закроешь, не видать тебе нового места.
– Что признать? И что уж теперь исправить? Она нас с Милкой на мужика променяла. Замуж пошла, а сестру я поднимала! А ведь сама девкой… девчонкой ещё была. Ребёнком! – покатые плечи затряслись нервной дрожью. – И я зла не держала, всё как должно сделала, когда… когда умирала мать – перед смертью простились, похоронили, памятник поставили…
– Но не простила…
– Да как? Как это простить?!
– А тут уж не моя забота. Я тебе задачу указала, а дальше как хочешь, так и решай. Хошь к мозгоправам вашим ходи, хошь в церковь. А не хочешь – не ходи никуды. Только камешек этот до самого конца протащишь, а потом по новой, в другую жизнь его поволокёшь. Пока не поймёшь – как… простить. Пока не простишь. Вот твоя задача. Артефакт твой (тьфу ты, шайтан, слово-то какое). Хошь верь, хошь не верь. Моё дело – передать.