По ту сторону рассвета
Шрифт:
— Чему ты радуешься, хотел бы я знать.
Паренек немного подумал прежде, чем ответить.
— Ну… С прошлого раза… Я знаю, что у вас не обидят, а на торге — запросто могут. Даже если ярн — то ненарочно, и спьяну. А там… Меня побили один раз, все что было отобрали, спасибо хоть лютня цела осталась.
— У тебя красивая лютня. Сильно попорченная снаружи, но красивая.
— Эльфийская.
— Я заметил. Откуда?
— От мертвого эльфа.
Парнишку снова передернуло, и сквозь страх пробилась жалость. Как и большинство людей Дортониона, он испытывал любовь к эльфам и непонятное перед ними преклонение. Видимо, зрелище «умершего бессмертного» оставило в душе ребенка неизгладимый след.
— Итак, ты принимаешь мое предложение?
Мальчик колебался.
— Поверь, нам хватает слуг, — ободрил его Илльо. — В лишних руках нет нужды, а беседа с тобой скрашивает мне дорогу. И мне действительно нравится, как ты поешь.
— Хорошо, — сказал паренек. — Я пойду в замок, господин, но только ежели оставите на ночь. Потому что после захода меня в городище никто на ночлег не пустит.
— Идет, — согласился Илльо.
Дорогой они продолжили беседу. Паренек был довольно молчалив и на вопросы отвечал кратко, но по сравнению с бирючиными повадками других горцев его ответы были просто образцом красноречия. Илльо знал, что между собой горцы болтливы, но добиться от кого-нибудь, кроме Берена, занимательной беседы он так за истекшие месяцы и не смог. Руско можно было занести в список вторым.
Несколько раз мальчик по его просьбе пел без музыки. И в общем дорога в Каргонд оказалась не только полезной, но и приятной.
Илльо отдал лошадь конюшим, в нижней палате сбросил плащ — слуги поднимут и вычистят, — отряхнул обувь и поднялся в аулу.
К своему удивлению, он застал там Даэйрэт и Берена — пару, которая ни при каких обстоятельствах старалась не оставаться наедине. Стоило им оказаться где-то вместе, и не было конца грубым шуткам Берена, пока юная оруженосица не начинала реветь или не убегала с жалобой к наставнице. Первое время она обязательно старалась огрызаться (и будем честны: в половине случаев она выступала зачинщицей свар), но по части острословия Берен обходил ее безо всякой натуги даже если был сильно пьян.
Так что удивление Илльо усилилось, когда он обнаружил, что оба погружены в свое дело и сосредоточенно молчат: Даэйрэт что-то пишет, а Берен чистит песком и мелом какие-то бронзовые бляхи.
— Приветствую, — сказал он. — Что это ты делаешь, Берен?
Прежде чем ответить, горец открыто и нагло ухмыльнулся ревнивой гримаске Даэйрэт: ну как же — Илльо обратился не к ней первой.
— Отыскал на чердаке боевое снаряжение прадедовских времен, — сказал он. — Двух не хватает, я велел отлить по образцу, — он показал кругляш шириной в ладонь, с какой-то жутковатой личиной. — Нравится?
— Это доспех? — уточнил Илльо.
— Угу. Нашить на кожаную основу — и будет доспех.
— Старье, — бросила сквозь зубы Даэйрэт. — Дополни его двумя мисками с кухни.
— Миски плохо блестят, — оскалил зубы Берен. — А я, как и всякая блядь, люблю дешевые блестящие штучки.
Он провел пальцем по звеньям золотой цепи, снятой с Фрекарта, и добавил:
— Дорогие тоже люблю.
— Ты знаешь хотя бы одно приличное слово? Или в вашем дикарском языке таких вовсе нет?
— А как это ремесло зовется по-вашему? Путь Продающейся и Ласкающейся? Или как-то еще?
— Тихо! — Илльо грохнул кулаком по столу. — Даэйрэт, почему ты не с Этиль?
— Она велела мне описать сделанное вчера исцеление открытого перелома с раздроблением. По памяти.
— Отправляйся в вашу спальню и описывай там. Берен…
Горец поднял на него глаза и удивление Илльо сделалось вовсе безмерным. Берен был трезв. Совершенно. Это раз. Два — он был бледен. Три — ворот его рубахи был снова наглухо зашнурован, и высокая темная повязка охватывала шею до самого подбородка.
— Ты же не будешь рассказывать мне, что бережешь горло от простуды, — тихо проговорил Илльо, когда Даэйрэт ушла.
— Не буду, — подтвердил Берен, склонив голову и глядя в стол.
— Где она?
— Она… улетела вчера… И то, что сделала… Не дыши так часто, Ильвэ. Привыкай. Это гораздо лучше, чем винище. Теперь ей часто нужно будет летать… А так она за меня спокойна — после такого я день лежу пластом, доглядывать меня не надо, я и до горшка ползком добираюсь…
— Когда она вернется?
Берен открыл было рот, чтобы ответить, но тут его глаза распахнулись: в дверь сунул нос Руско.
— Ба, — сказал князь. — Вот уж кого не ожидал увидеть… Что, малый, твой дядя прогнал тебя?
Паренек несмело качнул головой из стороны в сторону.
— Послал сюда? Побираться?
Руско медленно кивнул.
— Проклятье, — Берен тяжело поднялся, уронив медную бляху. — Ильвэ, убери его отсюда. Сегодня же. Она возвращается этой ночью, убери отсюда пацана!
— Перестань, — попробовал успокоить его Илльо. — Ему ничего не грозит.
— Хрена с два ему ничего не грозит, — прорычал Берен. — Полюбопытствуй, сколько людей в округе найдено мертвыми, начиная с этой осени. Полюбопытствуй, какой смертью они умерли. Поспрашивай хоть о чем-нибудь кроме своих военных дел!
— Мне некогда собирать сплетни на торгу, — холодно ответил Илльо. — Но ладно. Если это успокоит тебя то ладно. Я пообещал мальчику ночлег, и не могу выгнать его на дорогу — но если ты боишься за него, я отправлю его в дом к слугам таэро-ири. Ты доволен? Она не узнает. Даю слово.
— И завтра чтобы духу его здесь не было, — потребовал Берен.
— Хорошо.
Когда его распоряжение было выполнено, и юный певец отправился развлекать слуг воинов Аст-Ахэ, Илльо вернулся в аулу. Берен все с тем же сумрачным видом наводил блеск на древние доспехи.
— Почему тебя так беспокоит судьба этого мальчика? — спросил Илльо. — И его тоже беспокоит твоя судьба, как видно по нему. Вас связывают какие-то узы, о которых ты промолчал?
— Ты бы сам о них догадался, если бы подумал хоть немного. Мальчишка — из Рованов.