По ту сторону рассвета
Шрифт:
Он совершенно спокойно вырезал из окорока жирный кусок, запалил светильник, наскреб немного сажи из дымохода в плошку, взял с поленницы старый сломанный топор — его здесь держали щепать лучины — и одним ударом сковырнул замок. Дверца была маленькая — раз в двадцать лет заново вносили сюда полные бочки, и ради такого случая стену ломали. Берен спустился по крутой лесенке, забрался в дальний конец погреба в проем между бочками — и в ожидании того, кто придет первым, принялся за дело.
Перво-наперво он смешал в плошке масло из светильника и сажу, и начал чернить волосы, укладывая их гребнем. Зеркала у него не было, и он не знал, хорошо ли ему удалось закрасить всю седину, но на ощупь вроде бы все волосы удалось зачесать и уложить гладко, как у половины из здешних морготовых рыцарей. Собрав волосы в подобие конского хвоста на затылке, Берен сколол их костяной заколкой, украденной у Эрвега. Затем Берен приоткрыл чоп одной из бочек, набрал норпейха в кружку — и опрокинул ее, словно бы кто-то выпил полкружки, а вторую половину пьяный разлил. Чоп он заткнул плохо, и норпейх сочился, капая на пол. Каганец Берен прикрутил так, что тот еле- еле светился — только чтоб не погаснуть.
Покончив со всем этим, он снял сапоги, бросил их на пол так, чтобы вошедшему от двери казалось — человек лежит на полу лицом вниз — отошел к двери и залез на ближайшую к ней бочку.
Сердце колотилось часто и яростно. Он вновь чувствовал себя как тогда, в годы, отданные мщению, выслеживая жертву, радуясь жестокому азарту охоты на человека — потому что больше радоваться было нечему…
Он умел ждать. Он ждал, как унгол в засаде — тугой узел в меру напряженных, готовых к действию мышц.
И он дождался.
— Берен? — дверь отворилась. Он затаил дыхание.
Бочка была высока, выше человеческого роста, и свет каганца не доставал до того места, где Берен скорчился между запыленной хребтиной бочки и ребром потолочной балки. Но, как обычно, Берену казалось, что он виден целиком, что взгляд любого, кто войдет, будет устремлен прямо на него.
Паника накатила и отхлынула — как всегда, это был только миг. Вошедший — а это был Эрвег — щурясь, смотрел на точащие из-под бочки сапоги.
— Он все-таки упился, — Эрвег спустился по ступеням. — Илльо мне открутит голову…
Берен затаил дыхание. Плохо будет, если Эрвег сейчас повернется и уйдет за подкреплением. Очень плохо…
Эрвег потоптался на месте, потом сделал шаг вперед — и оказался к Берену спиной.
Время!
Горец прыгнул — неотвратимо. Обрушился на противника, сминая и бросая на пол, вниз лицом, не давая ни крикнуть, ни вздохнуть… Эрвег был оглушен, и прежде чем пришел в себя, Берен захлестнул пояс на его горле.
Но Эрвег был силен, и боролся до последнего вздоха. Берену казалось, что он никогда не умрет. Что эта мука для двоих будет длиться вечно, что они уже мертвы оба и находятся в тех чертогах Судьи, где убийца без конца, без отдыха, до треска в мышцах, до сумасшествия осужден затягивать ремень на горле жертвы, хрипящей и бьющейся под ним, царапающей его руки…
Он проклинал себя за то, что не может забыть лицо и голос Эрвега. Сколько раз он убивал — вот так, тихо, тайно, бесчестно и страшно — людей, которых он знал, которых он даже когда-то любил? Не менее десяти раз. Но он всегда делал это быстро. Он знал, что если промедлит хоть одно лишнее мгновение, не сможет довести дело до конца. О, если бы он сейчас мог выбрать нож!
Но он не мог. Он не знал, насколько сильно окажется изуродовано тело, и не хотел рисковать.
Он заставлял себя вспомнить о Финроде, о Раутане, о Мэрдигане и его родичах, об эльфах на рудниках в Гвайр и об умиравших от голода детях… обо всех, кто страдал и погибал в ожидании завтрашнего дня…
И даже когда Эрвег перестал биться и дышать, Берен долго не верил себе и не ослаблял хватки. Лишь поняв, что тело остывает под его руками — он позволил себе разжать ладони и утереть со лба пот, заливающий глаза.
Шатаясь, добрел до двери и плотно закрыл ее. Потом вернулся и взялся за сапоги. Но отложил их в сторону и потащил сапоги с Эрвега.
Не нужно было тратить времени на бритье — и то хорошо…
Он надел рубашку Эрвега, пояс, украшения, кафтан — и шапку надвинул чуть ли не на самый нос. Надел перстень-ярлык на средний палец, как носил Эрвег.
Мертвое тело обрядил в свою одежду.
Выдернул чоп из ближней бочки. Подставил флягу и набрал норпейха до самого верха, так, что, когда затыкал — пролилось на пальцы.
Из бочки текло на пол, и под телом Эрвега собиралась лужа.
Помни о Финроде, — сказал он себе, стиснув зубы. Взял из каганца пылающий фитиль — и поднес к луже. Подвал осветился обманчиво холодным, страшным голубым пламенем. Берен отступил от подтекающей под ноги горящей жидкости, вышел из погреба — совсем не той походкой, к которой привыкли новые обитатели Каргонда. Легкий, звонкий шаг Эрвега — это давалось ему легко. Куда труднее было бы подражать походке Илльо.
Он запер дверь — замка не было, но у печи было полно щепок, которые годились в качестве клиньев. Убедившись, что дверь прикрыта плотно — пошел наверх, в комнату, которую Эрвег делил с Соллем и еще одним северянином.
— Не видел Беоринга, Эрви? — спросили его по дороге.
— В нужнике, — Берен назвал самое удаленное от кухни место, и спрашивающий побежал вниз. Не потому что так уж спешил найти его — Берен знал этого парнишку, он всегда передвигался бегом.
Солль раздевался ко сну, его товарищ уже спал. Берен схватил с одежного крюка плащ Эрвега и взял его меч.
— Ты куда? — спросил Солль.
— Потом, — бросил Берен, исчезая за дверью.
Итак, его уже искали, но не слишком рьяно. А потом будет не до этого. Набрасывая плащ, он спустился к конюшне.
Эрвегу принадлежала Астэ, стройная гнедая кобыла, с белыми чулками и белой полосой от лба до носа. Берена она узнала за время их поездок, и ни капли его не испугалась.
Сняв с крюка седло, он положил его на спину лошади.
— Господин? — с дальнего конца заспешил конюх. — Позвольте мне…
Как и все другие, он разглядел в полумраке шапку Эрвега и бороду Эрвега.
— Запасную, — резко оборвал его Берен.
— Какую, господин?
— Любую! — горец скопировал яростный шепот Эрвега. Он не мог настолько изменить голос, чтобы не выдать себя длинной фразой, но короткие и быстро сказанные слова ему удавались.