По ту сторону зимы
Шрифт:
Май принес бурную весну, и к тому времени история мытарств партизана обросла невероятными приключениями. Оказывается, он не вылетел из страны, имея пропуск от посольства Гондураса, как полагала Лусия, а угодил на Виллу Гримальди [21] , в печально известный центр пыток, откуда вышел истерзанный душой и телом; с юга Чили он опасными горными тропами бежал в Аргентину, где чудом избежал участи еще одной жертвы грязной войны в этой стране. Пройдя через такие мучительные испытания, бедный парень, понятное дело, был так травмирован, что работать был не способен. К счастью, в комитете помощи беженцам он встретил абсолютное понимание, и ему предоставили возможность проходить лечение в клинике, где говорили на его родном языке, а также снабдили некоторыми средствами, чтобы у него было время написать воспоминания о пережитых страданиях. В то же время Лусия сразу же устроилась на две работы: ей казалось, она не заслуживает заботы
21
Во время диктатуры Пиночета в Чили с 1973 по 1989 год вилла богатой итальянской семьи была превращена солдатами в тюрьму со специальными камерами пыток, через которую прошли тысячи заключенных. В 1997 году на месте сгоревшего во время эвакуации здания был открыт мемориал «Парк мира», в память о жертвах времен диктатуры.
Несколько месяцев Лусия стоически терпела подобное положение, до тех пор пока однажды ночью не вернулась домой едва живая от усталости и не обнаружила, что в затхлом сумраке квартиры воняет рвотой. Парень провел целый день в постели, пил можжевеловую водку и был в такой депрессии, что не мог пошевелиться, и все потому, что застрял на первой главе своих воспоминаний. «Ты принесла что-нибудь поесть? У нас ничего нет, я умираю от голода», — пробормотал начинающий писатель, когда она зажгла свет. В тот момент Лусия особенно ясно осознала всю нелепость их совместной жизни. Она заказала по телефону пиццу и принялась за свое ежедневное дело: убирать разгром, который учинил в доме томившийся от безделья партизан. В ту же ночь, пока он, пьяный, спал глубоким сном, она собрала вещи и тихо ушла. Ей удалось скопить немного денег. Она слышала, что в Ванкувере процветает колония чилийских беженцев. На следующий день она села на поезд, который повез ее через весь континент на западное побережье.
Лена Марас приезжала к Лусии в Канаду раз в году и оставалась у нее на три-четыре недели, не более, поскольку не переставала искать Энрике. С годами ее безрезультатное расследование стало образом жизни, превратилось в ежедневную рутину, в религиозный ритуал, придававший смысл ее существованию. Вскоре после военного переворота кардинал создал организацию под названием «Викариат солидарности [22] », с целью помочь тем, кого преследовали, и их семьям; Лена посещала ее каждую неделю, долгое время без толку. Там она познакомилась с другими людьми, в такой же ситуации, как она, подружилась с некоторыми служителями церкви и волонтерами и научилась продвигаться по инстанциям боли. Она поддерживала связь с кардиналом, насколько это было возможно, — прелат был одним из самых занятых людей в стране. Правительство с трудом терпело матерей, а со временем бабушек, которые ходили по улицам, прижав к груди портреты сыновей или внуков, или молча стояли у ворот казарм и центров задержания с плакатами, требуя справедливости. Эти упрямые старухи отказывались понимать, что те, за кого они просят, вовсе не были задержаны. Они отправились неизвестно куда или вообще никогда не существовали.
22
Правозащитная организация в Чили во время военного режима Аугусто Пиночета.
Однажды зимой, на рассвете, в дом Лены Марас явился патруль, чтобы сообщить: ее сын погиб в результате несчастного случая и завтра она сможет забрать его останки по указанному адресу; они предупредили, что необходимо явиться ровно в семь часов утра со специальным транспортом для перевозки гроба. У Лены подкосились ноги, и она упала на пол. Она столько лет ждала вестей от Энрике, а когда оказалась перед новостью о том, что он нашелся, хотя и мертвый, ей стало трудно дышать.
Она решила не ходить в викариат из опасений, что чье-нибудь вмешательство может разрушить единственную возможность вернуть ей сына, хотя и предполагала, что это чудо, возможно, сотворила церковь или кардинал лично. Она поговорила с сестрой, ей не хватало духу идти одной, и они пошли вместе, одетые в траур, по указанному адресу. В квадратном дворе, обнесенном стенами, покрытыми плесенью от влажности и от времени, какие-то люди показали им ящик из сосновых досок и уведомили, что похоронить покойника нужно до шести вечера. Ящик был опечатан. Мужчины сказали, что открывать его строго запрещено, отдали им свидетельство о смерти, которое нужно предъявить на кладбище, и сказали Лене, чтобы она расписалась в получении, подтверждая, что процедура была произведена в соответствии с законом. Ей вручили копию квитанции и помогли установить гроб на грузовик, который женщины взяли напрокат на рынке.
Лена, вопреки приказу, не поехала прямо на кладбище, она направилась к сестре, у которой был домик с маленьким участком в пригороде Сантьяго. С помощью водителя грузовика они сняли гроб, поставили его на стол в комнате и, как только остались одни, сорвали с него печать. Они не опознали тело, это был не Энрике,
— У тебя есть хоть какое-то представление, кем может быть этот бедный парень, Лена?
— Это не мой сын — вот все, что я могу вам сказать, падре.
— Мы сравним его фото с теми, что есть в наших архивах, вдруг удастся его опознать, чтобы сообщить семье, — сказал священник.
— Тем временем я похороню его, как полагается, как мне приказали, я не хочу, чтобы они пришли и отобрали тело, — решила Лена.
— Могу я тебе помочь, Лена?
— Спасибо, я справлюсь сама. Пусть этот мальчик упокоится в склепе на Католическом кладбище рядом с моим мужем. Когда вы найдете его семью, они смогут перевезти его, куда пожелают.
Фотографии, которые сделал священник, не совпали ни с одним из архивных снимков, хранившихся в викариате. Как объяснили Лене, возможно, этот парень не был чилийцем, он мог приехать из другой страны, например из Аргентины или Уругвая. За время операции «Кондор», которую совместно осуществляли разведслужбы и репрессивные органы диктатур в Чили, Аргентине, Уругвае, Парагвае, Боливии и Бразилии, погибло более шестидесяти тысяч человек, и порой происходили недоразумения по ходу перемещений арестованных, их тел или их документов. Фото неизвестного юноши повесили на стену в Викариате, на случай если кто-нибудь его узнает.
Прошло несколько недель, прежде чем Лена осознала, что молодой человек, которого она похоронила, может оказаться сводным братом Энрике и Лусии, сыном ее мужа от другой жены. Эта мысль не отпускала ее и превратилась в пытку. Лена стала разыскивать женщину, с которой не пожелала знаться несколько лет назад, глубоко раскаиваясь в том, что обошлась с ней слишком грубо, ведь ни она, ни ее ребенок не были ни в чем виноваты; они стали жертвами того же обмана, что и она сама. Следуя логике отчаяния, она убедила себя, что где-то живет другая мать, которая когда-нибудь откроет опечатанный ящик с телом Энрике. Она верила, что, если найдет мать того мальчика, которого она похоронила, кто-то когда-то станет искать ее, чтобы вернуть ей сына. Поскольку ее усилия и поиски, предпринятые Викариатом, ни к чему не привели, она наняла частного детектива, который специализировался на «исчезновении людей», как было написано на его визитной карточке, но и ему не удалось обнаружить никаких следов ни этой женщины, ни ее сына. «Должно быть, они уехали из страны, сеньора. Как известно, сейчас многие отправляются в путешествие…» — сказал детектив.
После этого Лена вдруг как-то сразу постарела. Она вышла на пенсию, уйдя из банка, где проработала много лет, сидела дома одна и выходила на улицу, только чтобы продолжить поиски. Иногда ездила на кладбище и долго стояла перед нишей, где покоился прах неизвестного юноши, рассказывая ему о своих бедах, и просила его, если ее сын окажется где-то там, рядом с ним, то пусть юноша скажет ему: мать ждет от него весточки или какого-нибудь знака, чтобы перестать его искать. Со временем этот парень стал для нее членом семьи, неким тихим потаенным духом. На кладбище, где в сумраке и тишине аллей разгуливали безразличные ко всему голуби, она обретала утешение и покой. Там был погребен ее муж, однако за все эти годы она ни разу его не навестила. Теперь, молясь за незнакомого юношу, Лена молилась и за него тоже.
Лусия Марас провела годы изгнания в Ванкувере, приятном городе, где климат был получше, чем в Монреале, и где нашли пристанище сотни беженцев с южной оконечности континента; их общины были настолько закрытые, что некоторые жили так, будто вовсе не уезжали из своей страны, и общались с канадцами только по необходимости. У Лусии было по-другому. С упорством, унаследованным от матери, она выучила английский, на котором говорила с чилийским акцентом, поднаторела в журналистике и делала репортажи на злободневные темы для политических изданий и для телевидения. Она освоилась в этой стране, обзавелась друзьями, взяла себе из приюта собаку по кличке Оливия, которая составляла ей компанию в течение четырнадцати лет, и купила крошечную квартирку, — это было гораздо выгоднее, чем снимать жилье. Стоило ей влюбиться, а это случалось довольно часто, как она тут же мечтала выйти замуж и пустить корни в Канаде, но как только страсти утихали, она снова начинала тосковать по Чили. Ее место было там, на самой оконечности юга, в стране, протянувшейся длинной узкой полосой, в стране, которая ее звала. Когда-нибудь она вернется, Лусия была в этом уверена. Некоторые чилийские беженцы возвращались, жили тихо, без шума, и никто их не трогал. Она знала, что даже ее первая любовь, партизан с немытыми волосами, склонный к мелодраме, и тот тайно вернулся в Чили, работал в страховой компании, и ему никто не напоминал о его прошлом, потому что никто ничего не знал. Но ей, наверное, не так повезет, ведь она без устали участвовала в международном движении против военного правительства. Она поклялась матери, что не будет пытаться вернуться, потому что для Лены Марас мысль о том, что ее дочь тоже станет жертвой репрессий, была невыносима.