По волчьему следу
Шрифт:
– Хватит!
– Здесь тела не искали?
– Откуда мне знать?!
Наверняка, не искали, иначе бы нашли. Такое сложно пропустить. Подозреваю, что Шапка вовсе не слишком усердствовал в поисках.
– Оцепление поставить надо… и пошлите кого в город. В участок.
Я задумалась.
По-хорошему надо бы Туржина вызывать. Он, пусть и раздражает неимоверно, но все же свой. И верю я ему больше, чем Шапке с его людьми.
Или вот Новинскому.
– Записку передадите. Отправитесь по адресу… - я замялась, сообразив,
– А вы?
– А мы начнем там разбираться… потихоньку.
Быстро и вправду не получится.
Пока снимки сделаешь, опишешь все, чтоб чин по чину. Вот не люблю эту тягомотину, но понимаю, что порядок нужен.
– И еще… я там в доходном доме остановилась. Тоже пошлите кого, пусть скажут, что задерживаемся.
А то еще Софья разволнуется.
В доме воняло.
А главное, дверь… входная дверь так и осталась просевшей. И это было напрочь неправильно. Я осмотрела её раз и другой, после чего позвала Бекшеева.
Баран он.
Упрямый.
Мог бы распоряжения отдать, раз уж начальник, а сам вон посидеть. На камушке. Или нет, на камушке не надо, тот холодный…
– Что?
– Дверь, - я указала на дверь, и Бекшеев уставился на нее. – Она не должна заедать.
– Почему?
– Потому что ею пользовались.
Смотрит, еще не понимая.
– Там не один мертвец. И приносили, судя по мухам, их в разное время.
Потому как развести такую стаю за пару дней точно не выйдет.
– А значит, он должен был как-то попадать в дом. Через окно? Если разок, то можно. Да и то… там в раме осколки торчат, порезаться легко.
Кровь оставить.
– Тем более покойник на горбу… если покойника еще можно перекинуть, скажем, на пол…
Покойнику-то все одно, он, если и порежется, то невелика беда.
– Но самому лезть придется. А снаружи если поглядеть, то окошко высоковатое.
Я посмотрела еще раз, убеждаясь, что права. И вправду высоковатое.
– А дверь заело… - Бекшеев понял.
Все-таки сообразительный он. Но все равно баран упертый. Ладно, дверь пусть осматривает, все одно запахов она не сохранила, разве что крови. И то не могу сказать, есть он на самом деле или уже мерещится.
Девочка вот выбралась на свежий воздух, села так, у дверей, смотрит. И за Бекшеевым, и за солдатиком, которого Новинский послал.
Сам он тоже остался. Не доверяет?
Или скорее показать хочет, что как-то ситуацию контролирует.
Ну-ну…
Я же вернулась. Мухи… ненавижу мух. В детстве еще дома, под потолком, вешали ленты, пропитанные варевом из меда и рыбьего клея. И мухи, садясь на ленты, прилипали. И силились вырваться. Гудели, били крыльями.
– Работаем? – Тихоня стоял у стены, скрестивши
– А то…
Еще мухи норовили сесть на лицо. Особенно, когда вроде ляжешь, придремлешь, а она, зараза, тут как тут. И сон сметает во мгновенье ока.
Я достала фотоаппарат. Проверила камень.
Свет, конечно, поганый, снимки выйдут не ахти, но в целом разобрать будет можно.
Тихоня линейки выложил. Расставил вешки, чтоб привязать экспозицию. И в сторонку отошел. Работа отвлекала. И от запаха, и от мушиного роя. Надо будет все же в подпол заглянуть. В таком-то доме обязан быть.
Но это потом.
После.
А пока я закончила съемку и поглядела на Тихоню. Он на меня. Вздохнул…
– Простыню бы какую… или чего-то вроде.
– Погоди.
Я вышла. Бекшеев так же сидел у двери, что-то ковыряя в петлях.
– Брезент будет? Или простыня? Кусок ткани какой? – поинтересовалась я у Новинского. – Тела чтоб вынести.
Тот позеленел.
– Справимся сами, - поспешила я заверить. А то как бы совсем не слег, господин военный. Еще потом с ним возись. – Но брезенту бы.
Брезент нашелся, хороший такой кусок, который мы с Тихоней и Бекшеевым – вот не устоял же ж, заразина начальственная – разостлали на полу. А Новинский и перчаток принес. Правда, подавал в окно.
– Вы… извините, - пробормотал он снова, отворачиваясь. – Я… не думал, что такой… слабый.
Перчатки старые, пропитались и грязью, и машинным маслом, но это ерунда.
Главное, что и вправду руки пачкать не придется.
Тело доставали вдвоем.
Честно, было опасение, что, стоит тронуть, и развалится оно, рассыплется на куски, ибо в этой кровавой каше само тело лишь угадывалось. Но нет. Подцепили, потянули.
Неподатливое.
И будто держит что-то.
– Погоди, - рука Тихони нырнула в шкаф. – Держи… сейчас я…
Что-то хрустнуло, и тело стало заваливаться на меня, вдруг обретя вес и плотность. И вес этот был велик. Я с трудом удержала.
И удержалась, чтобы не заорать. Но Тихоня ловко подхватил покойника.
– Давай…
И потащили. Выложили на брезент.
Теперь, на свету, мертвец походил на того, кем являлся – мертвеца. Правда, жуткого, красно-желтого, будто слизью покрытого. И в этой слизи копошились мухи, где прилипшие, где норовящие зарыться в обнаженную плоть.
– Головы нет, - заметил Бекшеев очевидное.
Это да.
Головы у покойника не было. И шкуры тоже. Местами.
– Опознать надо бы, - Тихоня присел. – Хотя… после, а то заблюют тут все. Ты поглянь, его знатно выпотрошили.
Бекшеев присел, вглядываясь в покойника с жадным интересом, от которого мне сделалось слегка не по себе. А потом подумалось, что Новинскому от нас всех должно быть не по себе. С нашей небрезгливостью, с нашей способностью просто находиться здесь, не испытывая особых неудобств.