По волнам любви
Шрифт:
— Ты действительно хорошо себя чувствуешь? — Кимон остановился и посмотрел на нее. Ей показалось, что он беспокоится. — Ты уже не такая бледная. Но, если хочешь, мы можем что-нибудь выпить перед осмотром достопримечательностей.
Элейн покачала головой. Ей понравилось, что он заботится о ней. Подобное внимание было девушке в новинку. Она настолько не привыкла к этому, что испытывала невероятное удовольствие… в отличие от Эстеллы, которая восприняла бы это как должное.
— Со мной все в порядке. — Элейн убрала локон, упавший на лицо. И улыбнулась Кимону. Ее большие прозрачные глаза сияли счастьем.
— Тогда начнем нашу прогулку. — Грек вновь обнял ее, и она почувствовала, как пальцы его руки ласкают ее талию.
Они пошли через прибрежную часть города, эспланаду. Смуглые мужчины приглашали их взглянуть на всевозможные удивительные товары, а островитянки, одетые в красновато-коричневые, кремовые или белые домотканые платья, улыбались и предлагали Элейн нарядные свитера ручной вязки. У себя дома она заплатила бы за такие в четыре раза больше. Изделия из кожи также выглядели красиво и стоили дешево. Им предлагали и вышивку. Кимон остановился.
— Что бы ты хотела, моя дорогая?
— Ничего… спасибо…
— Выбирай! — Он приказал таким повелительным, непреклонным и резким тоном, что она чуть не подскочила. — Ты наверняка что-нибудь хочешь. — А теперь в его голосе появился еле заметный цинизм. Элейн пришла к выводу, что у него быстро меняется настроение. Ведь она далеко не впервые наблюдала подобную перемену.
— Эта вышивка красивая, — ответила она, жалея о своем отказе. Кимон наверняка подумал, что она притворяется. Очевидно, женщины, которыми он занимался на досуге, были рады получить все, что могли… от таких мужчин, как Кимон Дьюрис. — Эта салфетка для подноса?
— Они могут быть и подставками под чайник, — улыбнулась молодая женщина, которая немедленно принесла им еще несколько штук.
— В таком случае мы возьмем полдюжины.
— О, но…
— И этот свитер. — Кимон указал на свитер наверху, и девушка сняла его. Он был ярко-зеленого цвета, тяжелый, вязанный жгутом.
— Какая прелесть. — Несмотря на робость и нежелание принимать подарки, Элейн пришла в восторг. — Вы их вяжете?
— За три дня, госпожа, — гордо ответила девушка.
— Три дня! Но как долго вы работаете?
— Много-много часов… до самой ночи. При этом устаешь, — добавила она, — и глаза слабеют, когда ты еще молода.
Элейн погрустнела. Кимон посмотрел на свою спутницу, и на его лице опять появилось непонятное выражение. Девушке пришла в голову странная мысль — похоже, его изумило то, что она беспокоится за зрение этой молодой женщины.
— Почему бы вам не поднять цену? Тогда вы сможете отдыхать. Ведь у вас нет ничего дороже зрения. — Элейн говорила мягко, глядя на девушку и пытаясь понять, последует ли та ее совету.
— Если мы будем увеличивать цену, их мало кто купит.
— В Британии они стоят в четыре раза дороже. Я уверена, вы можете немного повысить цену.
— Мы хотим продавать их по этой цене.
Элейн приложила к себе свитер, и Кимон кивнул:
— Да, мы его купим.
Он что-то сказал по-гречески. Девушка направилась к концу прилавка и вытащила откуда-то вечернюю сумочку. У Элейн не было вечерней сумочки, но ее изумило то, что Кимон это заметил.
— Эта ткань изготовлена вручную, — сказал он ей. — Местные островитянки сами ткут.
Сумочка была прекрасно сшита из прочной белой ткани. На ней виднелись узоры из золотых и серебряных нитей.
— Спасибо, Кимон, — только и могла сказать Элейн, наблюдая за тем, как он расплачивается драхмами. — Ты очень добр ко мне.
— Надеюсь, ты всегда будешь так думать.
Он говорил мягко, почти шутливо… но она вдруг снова почувствовала страх. Почему?
— А теперь выпьем. — Кимон нес в руках сверток, что было совершенно не похоже на грека. Обычно, если рядом с греком шла мать или даже сестра, он бы обязательно сунул одну руку в карман, а в другой держал бы сигарету или «четки для нервных». — Я знаю одну маленькую таверну, — Кимон словно разговаривал сам с собой. — Где же та аллея? А, да!
— Ты хорошо знаешь этот остров? — спросила Элейн. Время от времени ей приходилось переходить на бег, чтобы догнать его.
— Не так чтобы очень хорошо. Я был здесь несколько раз. Моей матери нравилось бывать на этом острове… но с тех пор прошло несколько лет, а тогда он еще не был таким популярным.
— Твоей матери? Она жива?
— А что? По-твоему, я так стар, что у меня не может быть живой матери?
— Нет, конечно, нет. Не знаю, почему я спросила. Может быть, просто чтобы поддержать разговор.
— К сожалению, ее нет в живых.
Наступила тишина. Почти благоговейная тишина. Элейн боялась заговорить, чтобы не разгневать Кимона. Какой странный человек! Она не могла его понять. Мужчина, у которого часто меняется настроение, который чтит своих предков, как язычник.
Элейн подумала о предстоящей разлуке, когда корабль пристанет к Родосу. Он отправится своей дорогой… а она будет осматривать достопримечательности в одиночестве. Что они почувствуют в последнюю минуту? Прощание. Поцелуй… да, они поцелуются. Последнее объятие на причале, а потом Кимон уйдет, шагая широко и легко. Он скоро исчезнет, а Элейн останется на причале, провожая взглядом его высокую великолепную фигуру. Обернется ли он? Да, она в этом не сомневалась. И они помашут друг другу рукой, после чего Кимон скроется за каким-нибудь зданием или другим сооружением. Или же будет постепенно удаляться, пока она не потеряет его из виду. Так кончались почти все романы на корабле. Это казалось невозможным, но, тем не менее, происходило именно так. У Элейн вырвался вздох, и Кимон вопросительно взглянул на нее.
— Что беспокоит мою прекрасную kore? — поинтересовался он.
Легкое уныние Элейн бесследно исчезло, и она весело рассмеялась:
— Если ты действительно хочешь знать правду…
— Конечно, моя дорогая.
— Я думала о расставании… до которого осталось пять дней.
Тишина… настолько глубокая, что, казалось, стих шум прибрежной части города. Но деятельность продолжалась повсюду. Моряки весело шагали, над чем-то смеясь. Рыбаки сушили сети или чинили их. Туристы, продавцы, рев ослов, недовольных тем, что им приходится таскать на себе столько фруктов и овощей. Этот рев продолжался с незапамятных времен, с тех самых пор, когда первый человек стал плохо обращаться с ослами и эксплуатировать их.