По законам Дикого поля
Шрифт:
Вожа и сам длинными светлыми, прозрачными летними вечерами сидел на пеньке и непрерывно перезаряжал ружье.
– Зачем тебе? – спросил удивленный Васек.
– Набиваю руку. Сколько ты за минуту можешь сделать выстрелов? Начинай, а я буду считать.
Вожа размеренно считал, пока Васек зарядил ружье и выстрелил.
– Восемьдесят два, – отсчитал Вожа. – За это время обычно успевают выстрелить дважды. Я могу четыре из обычного ружья. Из своего семь.
– Так у тебя вон какое ружье… – начал было Васек.
– Давай твое. Считай.
Руки зверолова мелькали подобно спицам в прялке и при этом не просыпали ни грамма пороха. Стрелял он, не поднимая
Васек не досчитал до семидесяти, как прозвучало четыре выстрела.
– Быстрее может только солдат Мамон. Хочу перебить его в скорости. Ты мне зубы не заговаривай. Набивай себе руку.
Скоро паренек устал держать на весу тяжелое ружье. Прицел непослушно прыгал.
– В лес два ружья брать? – спросил Васек.
– В лесу одного хватит, – сказал Вожа. – Лук возьми. Послезавтра поутру пойдем на озера в степные долы. Там всякое может быть. И два ружья будут не лишни. На случай войны и двух мало. Стрелять надо быстро. Ты заряжаешь долго. Одно ружье в руках или за спину, другое в чехле к седлу. Пистолеты тебе добудем. Без этого пропадешь. Я три ствола возил, но однажды порох отсырел, и еле ушел от смертушки. Ты не в Московии.
– Знаю, – сказал Васек.
Вожа снова и снова подвигал паренька к упражнениям. Кувырок через плечо с ружьем – выстрел, кувырок – выстрел, кувырок – выстрел. Прекрасная ориентация в пространстве и быстрое смещение своего тела не однажды выручали зверолова в схватках. Тому и учил. Отрабатывали чистый прицел и пороховой – холостой выстрел.
10
Тем временем киргизы увели Матрену и ее сестер Агафью и Пелагею из воровского кочевья с русской стороны дальше на юго-восток, в ковыльные степи, на пограничье типчаковой [30] степи, за которой все чаще встречались солонцы и пески полупустыни. В этой части Дикого поля не было не только лесов, но и кустарники редкость.
30
Типчаковская степь – засушливые степи юго-восточнее реки Самара, прозванные так от преобладающего растения типчак, которое рано засыхает и делает степь желтой.
В киргизском улусе собралось около сотни невольников: калмыки, каракалпаки, чуваши, вотяки, мордва, персы, хивинцы… Угнанные из своих кочевий и деревень, перехваченные в набеге и захваченные из торгового каравана. Пригнали и два десятка русичей. Через день пригнали еще полторы дюжины славян от последнего набега.
В основном невольники – люди зрелого возраста и подростки. Детей и стариков ордынцы в полон не брали.
Разграбленные товары и пожитки простые джигиты оставляли себе. Невольников меняли у своих богачей на скот, поступались за долги, за разные услуги. Невольниц кочевники часто оставляли себе женами в услужение. Русских девушек, как правило, продавали в Серединную Азию.
Полоненные русичи, преимущественно женщины и десяток мужчин, сильно горевали, были подавлены, вялы. В кочевье ордынцы невольников, как правило, не трогали. Просто не обращали внимания. Опьяненные добычей и кумысом, находились в возбужденном состоянии. Пиршество сопровождалось плясками, состязаниями в борьбе, стрельбе из лука, скачками на лошадях взапуски.
Гоньба скота, охота, борьба с другими племенами за выживание, разбои и осоловелые пляски до упаду являлись привычным укладом жизни народов, не знавших письменности, земледелия и только-только начавших приобщаться к мусульманской религии. Они не имели мечетей, но пустили к себе мусульманских проповедников, одновременно соблюдали и языческие обряды.
Ближе к вечеру ордынцы очумели от крепкого табака. Курили чисто азиатским способом. Вместо трубки приспособили овечью берцовую кость, у которой отрубили одну шишку и вынули мозг, у другой шишки провертывали дыру до полости. Иногда дыру делали в середине кости. С открытого конца кость набивали табаком или дурманящими наркотическими травами вроде конопли вместе с тлеющим трутом и затыкали тряпкой. Из проверченной дыры вдыхали дым. Забава для более-менее состоятельных ордынцев.
Простые кочевники курили иначе. В земле выкапывали маленькую ямку. Набивали табаком. На табак клали зажженный тлеющий трут. Сверху ямку прикрывали листом лопуха и присыпали тонким слоем земли или песка. Вокруг ямки ордынцы ложились вповалку, втыкали сквозь землю сухие пустотелые травяные стебли. Лежа на животе, втягивали дым.
Обкурившийся кочевник попытался завладеть Мотей. Набросился на нее. Сестры подняли плач, стали дружно сопротивляться. На шум из юрты вышел предводитель улуса и прикрикнул:
– Не трожь юзюрень. За них пятеро воинов не вернулись в улус. Дороже твоей башки стоят.
Сестры не поняли чужого языка, знали только слово юзюрень, обозначавшее невольник. Но увидели, что кочевник от них отошел.
Наблюдавший эту сцену долговязый невольник, который даже в ободранном платье походил на барина или пленного иностранного путешественника высокого звания, философски, без эмоций, даже как-то устало изрек:
– В Америке шайки белых торгуют черными, в Азии шайки черных и желтых торгуют белыми.
На него никто не обратил внимания, вряд ли поняли. Жизнь шла своим ходом.
Среди кочевников свободно обращались невольники, полоненные много лет назад. Они понимали язык, течение кочевой жизни и знали свое место. Дети этих рабов часто становились равноправными воинами племени и сами вели охоту за рабами.
Если невольник неловко попадал под ноги ордынцу, тот мог ожечь его плетью. Но особо невольников не истязали. Как и всякая вещь, невольник должен отслужить свое. Все ждали скорого торга.
Мотя тосковала больше сестер, часто плакала:
– Помру, если больше мамушку не увижу.
Она отказывалась от скудной пищи, которую им предлагали. Исхудала. Старшие сестры ее успокаивали, примиряли с судьбой, что де испытания великие у нее написаны на роду.
Да они и сами содрогались при одной мысли, что вся их жизнь будет зависеть от страшных ордынцев, хотя и старались бодриться. Воротило с души и от ордынской пищи. Хлеба в здешней орде не пекли. Питались мясом, а больше животным жиром и молоком, да забродившим кумысом. Поражало пристрастие ордынцев к жирной пище и крепость желудков. Сало и масло брали руками и ели целыми горстями без всяких приправ. В жару жили, питаясь одним кумысом… К кожаному мешку прикладывались по желанию, раз по двадцать в день.
Привыкших к чистоте девиц коробило от нецеженого молока, в котором плавали волосы и мусор, от вида никогда не мытых брошенных чашек, которые облизывали собаки. Пищу сестры глотали усилием воли.
Поздним вечером Матрена горячо зашептала сестрам:
– Бежим. Как смеркнется, уйдем потихоньку.
– Куда же мы побежим? И дороги не знаем. Сколько дней идти… Пропадем. Догонят в степи и убьют.
В кочевье нет ни забора, ни стены, но уйти из кочевья и впрямь не просто…