По законам звездной стаи
Шрифт:
А у Егора и в мыслях такого не было. За то время, что сын провел в Москве, отец так и не стал ему по-настоящему близким человеком. Усугубляли ситуацию регулярные звонки матери, заклинавшей его вернуться домой или, по крайней мере, держаться подальше от «этого страшного человека».
Возвращаться в Новосибирск Егору совершенно не хотелось. Несмотря на нешуточные размеры этого города, он все равно казался каким-то чуточку провинциальным и диким, словно в корабельных соснах, окруживших его со всех сторон, до сих пор прятались русалки, а по золотым цепям ходили говорящие коты. Нет, Москва, с удушающим смогом, серым асфальтом и громадами каменных зданий нравилась Егору больше!
Мать была неуклонна и намеревалась выбраться в столицу для серьезного разговора. Несколько раз порывалась что-то рассказать, но замолкала, словно затыкая себе рот…
Тайна прошлого Егора не интересовала. Куда больше волновала возможность вот так, одним махом, миновав тернии и пороги, сделать карьеру, используя фамилию отца, как таран.
К его удивлению, волноваться действительно не пришлось: кастинг прошел на удивление быстро. Егора подвели к какому-то тощему индивиду в красных очках, с дикой прической и заткнутым за проколотое в семи местах ухо карандашом.
– Это он? – спросил индивид, оглядев Егора с ног до головы.
– Он, – подтвердила женщина-ассистент, невнятно представившаяся на входе в Останкино.
– Это я, – кивнул Егор. Ему стало смешно, волнение словно ветром сдуло.
– Пойдет, – махнул рукой индивид и сунул Егору планшет с текстом. – Представь, что я звезда… Ну, скажем, певец… Или нет, модельер. Возьми у меня интервью… Камера будет тут, вот тебе микрофон – действуй!
– А я знаю, как зовут модельера или мне предстоит это выяснить? – уточнил он.
– Ну, ёлки, конечно знаешь! У нас же тут будут только звезды. Хотя, подводки тебе все дадут. Импровизируй, короче… Вот на эту камеру.
Никакой камеры не было в помине.
Псевдокастинг проходил прямо в оживленном вестибюле, вокруг любопытствующих, среди них было полно как работников телевидения, так и простых людей, страждущих хотя бы на миг прикоснуться к знаменитостям. Егор выдохнул, повернулся к людям лицом и, скалясь в ослепительной улыбке, быстро протараторил:
– Сегодня к нам на огонек залетела самая яркая звезда столичного бомонда, знаменитый модельер Федулон Корозябко, чья коллекция с весьма прозаичным названием «Мое великое искусство и искусство во мне в искусственном мире псевдоискусства» была отмечена золотой «Пальмовой ветвью», «Оскаром», а также выструганным из чистого куска осины Буратино, выполненным магаданским мастером Фемистоклюсом Загоруйко. Скажите, Федулон, что ждет ваших почитателей в Новом году?
Невнятно представившаяся администратор покатилась со смеху. Индивид тоже ухмыльнулся:
– С юмором ты, как я посмотрю. Это хорошо. Будет весело. Но не увлекайся, придерживайся сценария. Лишнее все равно отрежем, если что…
Как оказалось, в новом телешоу Егору досталась отнюдь не главная роль.Утром, когда Егор собирался на работу, Алла, заканчивавшая свой утренний марафет, неодобрительно заметила:
– Я бы на твоем месте ушла сразу, а ты даже шефа еще в известность не поставил. К чему эти жертвы? Отдохнешь недельку и с новыми силами ринешься в бой. В твоей газетенке и без тебя справятся.
– Ал, там сейчас завал, – укоризненно ответил Егор, откладывая в сторону бутерброд. – Они просто зашиваются. Вчера опять полетели все компьютеры! Славка на работе уже ночует, шеф бесится, люди рвут и мечут. Если я сейчас брошу все, что обещал сделать, будет полный алес капут. Не хочу, чтобы после ухода мое доброе имя чихвостили на всех углах.
– Когда ты уйдешь, тебя никто и не вспомнит, – предупредила Алла. – Не только добрым словом, но и вообще. А твоей жертвы никто не заметит.
– Ну и пусть не заметит, – упрямо сказал Егор. – Зато моя совесть будет чиста. Ладно, я побегу. Обещал Славке прийти пораньше и притащить пожрать. Он там, бедный, поди, опять спит на коврике. Тебе сегодня к обеду?
– Да, мы с утра не снимаем, – подтвердила Алла и чмокнула Егора на прощание. Тот притянул ее к себе, ответил на поцелуй, превратив его из мимолетного в затяжной.
– Опоздаешь, – мягко отстранилась она.
– Пусть. – От ее губ пахло ментоловой зубной пастой и горячим кофе.
– Слава умрет от голода…
– Не умрет…
Егор прижался к Алле. Алла запрокинула голову и застонала, когда Егор прошелся кончиком языка по ее шее.
– Хватит, хватит, – прошептала она, отстраняясь. – У нас утром уже было… Тебе пора…
– М-м-м-м…
– Егор, пусти…
– М-м-м-м…
Его пальцы скользнули по коже, задрав халатик на неприличную высоту, и нахально полезли за резинку трусиков. Алла неловко отстранилась, разорвав объятия.
– Прекрати, – строго сказала она, но голос был сладким и бархатным. – Иначе ты никуда не уйдешь. А у тебя там полный алес капут.
Егор вздохнул.
– Посмотри, до какого состояния ты меня довела, – сказал он укоризненно. – Сейчас я поеду на работу, у меня будет все болеть, я буду злиться и нервничать. Наору на Славку, дам пинка Настьке и наплюю на дверь шефу. Не ты ли говорила, что мне надо бросить эту газету к чертям собачьим?
– А как же чувство долга? – лукаво спросила Алла, опасно близко приближаясь к Егору. – И тебя не будет мучить совесть, что ты оставил голодного Славку на произвол судьбы?
– Совесть – не орган, ее наличие или отсутствие организму не вредит. Другое дело, когда тебе хрен как будто проволокой связывают… Мне срочно нужен будет доктор! Фельдшер!
– Ох, – притворно встревожилась Алла. – Больной, вы срочно нуждаетесь в операции.
С этими словами она проворно опустилась на колени и ловко расстегнула джинсы Егора.
– Доктор, ваши методы лечения творят чудеса, – простонал Егор…На работу Егор все-таки опоздал, но переживать по этому поводу не собирался.
В конце концов, Алла права: вряд ли шеф будет держаться за него обеими руками. Чаще всего желающих уйти выкидывали за дверь без особых церемоний, иногда даже не заплатив. Но сегодня это не имело никакого значения. Через неделю ему предстоит заниматься совершенно другим делом.
Несмотря на то, что рабочий день уже был в разгаре, в редакции никто не работал. Полетели не только компьютеры, но и внутренняя подстанция. В помещении не было электричества, без которого не функционировало ничего: ни факсы, ни телефоны. Не горели лампы. Коридор был погружен в полумрак. Где-то вдалеке рычал Искандер, добиваясь, чтобы в редакцию срочно приехали монтеры.
Егор ткнулся в свой кабинет, но он был заперт. Здраво рассудив, что делать там нечего, он отправился искать Славку.
Слава сидел в своей каморке, что-то долбя на ноутбуке. Слабый свет монитора освещал его смуглое лицо с пухлыми, четко очерченными губами.
– Привет, – сказал Егор и махнул в воздухе пакетом. – Я тебе пожрать принес. Ночевал тут?
– Привет, – вяло ответил Слава. – Ну да, ночевал, почти закончил все, а в восемь утра свет вырубили. Не знаю, что случилось. Шеф орет с утра, злой, как собака. Давай еду, чего там у тебя? Пахнет вкусно… Курица?
– Ну да, собственными руками жарил. Вот этими! – Егор покрутил кистями перед лицом Славы.
Тот фыркнул:
– Не звезди. У тебя пакет из «Курочки Рябы».
– Ты такой наблюдательный, прямо Шерлок Холмс, – вздохнул Егор и уселся рядом. – Надолго эта головная боль, как ты думаешь?
– Хрен его знает. Шеф орет с девяти, а сейчас почти десять. Судя по всему, какая-то авария случилась, полквартала сидит без электричества, включая банк. Ты мимо ехал, не заметил, банк работает?
– Не обратил внимания, – Егор сладко зевнул. – Спать хочу, как суслик. Покемарю тут, пока свет не дадут.
– Давай, – ответил Слава странным голосом.
Егор развалился на старом, продавленном диване, который раньше стоял в приемной, а потом его, потерявшего товарный вид, сослали сюда, в темную каморку сисадмина. Именно на нем, свернувшись калачиком, Слава и коротал ночи, когда неполадки заставали редакцию врасплох. Здесь, укрывшись от любопытных взглядов, прятались его мрачные мысли и тайны…
В родном Пушкине Славика не любили.
С детства ему доставалось на орехи от злобной ребятни, обидно дразнившейся, толкающей его на переменках, прячущей портфель, обливающей его водой из самодельных брызгалок. Будучи изначально не таким, как все, он невольно чувствовал собственную ущербность, замыкаясь и озлобляясь против окружающего мира, обделившего его прямо с колыбели.
Больше всего на свете Слава хотел полноценной семьи. Чтобы можно было прийти домой, где мама печет оладьи и торты, отец треплет по курчавой голове и дружелюбно интересуется, как дела в школе, а старший брат защищает от хулиганов.
Но…
Отца у Славы не было. Физически он где-то существовал, и, возможно даже, вполне комфортно себя чувствовал, однако алиментов не слал, да и вообще никак в жизни сына не участвовал.
Собственно, в жизни Анны Кириловой, студентки Института дружбы народов, лоснящийся сын дружественного африканского племени, по слухам – наследный принц маленькой страны, появился только раз, на студенческой вечеринке. «Шоколадный заяц» сразу приглянулся Анюте, еще совсем молодой и неопытной. Разомлев в жарких объятиях экзотического перца, Аня выпила для храбрости гремучую смесь водки и шампанского и отдалась мускулистому мулату на скрипучей кровати, не обращая никакого внимания на то, что на соседней койке еще более черный сотоварищ Абдулы (так звали «шоколадного зайца») устроился с другой девушкой. Происходящее казалось сном, нелепым и фантастическим. Анюта помнила только горящие белки глаз Абдулы и тяжелую черную тучу над собой. Дальше все скрывал туман…
После этой единственной ночи Аня забеременела.
Узнав, что станет папашей, Абдула немедленно смылся из института. Говорили, что на самом деле никакой он не принц, а обычный наркодилер, распространявший среди студентов героиновую дурь. Аня побежала на аборт, но врач предупредил: потом детей может и не быть. Так появился на свет Славик, хилый, болезненный, смуглокожий и кучерявый. Анечка переехала в подмосковное Пушкино, пошла работать в детский сад, позабыв про карьеру дипломата или, на худой конец, пресс-атташе.
Плаксивого Славика во дворе били почти каждый день.
Будь у него более живой характер, обладай он чувством юмора и незлобивостью, ребята, скорее всего, спокойно играли бы вместе. Детям не свойственно долго обращать внимание на цвет кожи, разрез глаз и волнистость шевелюры. Но Славик, бежавший жаловаться на каждую мелочь маме и бабушке, раздражал ребят бесконечным нытьем и жалобами. Их родители запрещали с ним играть. Кто-то из-за цвета кожи – мол, нагуляла Анька от какого-то черномазого ребенка, и неизвестно, что там с ним не в порядке: вон какой злой и нервный, вдруг это заразно? Другие же предпочитали не связываться со склочной бабушкой Славика, устраивавшей истерики каждому, кто смел обидеть ее внука.
В школе стало еще хуже.
Дружить со Славой никто не хотел. Ему же и в голову не приходило хотя бы как-то измениться. Сознательно или подсознательно, он тянулся к сильным, уверенным в себе ребятам, смачно курившим на переменах в кустах шиповника за школой, подтягивающимся на турнике более пятнадцати раз, рассказывающим похабные истории про девчонок. Они же на тощего кудлатого заморыша не обращали никакого внимания…
На летних каникулах Славик вместе с классом выбрался на отдых за город. Жить пришлось в летнем лагере, без электричества, где плохо работал водопровод, а «удобства» размещались в будке сортира поодаль. Славику, который без семьи прежде никогда из дома не уезжал, путешествие казалось настоящим приключением. В лагере, несмотря на спартанские условия, было весело. Слава впервые почувствовал, как внутри шевелится какое-то теплое чувство. Народу было много, его особо не третировали. Казалось, что жизнь наконец-то повернулась к нему лицом.
В тот день Слава дежурил по кухне. Скоро повару потребовалась вода. Водопровод снова то ли засорился, то ли сломался. Из трубы с хрипением шел воздух. Снабдив Славу ведрами, повар отправил его на колонку на другой конец лагеря, туда, где стояли домики студентов отделения физической культуры.
У колонки стояли трое парней, с криками и хохотом обливавших друг друга водой. Поначалу Славу, скромно дожидавшегося, пока забава закончится, не заметили. Потом один толкнул товарищей в мокрые бока, махнул подбородком в сторону подростка.
– Иди, набирай, чего стоишь там?
Слава робко подошел к колонке, подставил под упругую струю ведро и исподлобья глянул на парней. Те нехорошо скалились, глядя на него, и молчали.
– Черненький, – неожиданно хмыкнул один. – Только с пальмы слез.
Слава вздрогнул, как от удара, и посмотрел на говорившего. На бронзовом плече мускулистого, стриженного почти наголо атлета красовалась синяя свастика.
– Что, Изаура, работать заставили? – ехидно спросил татуированный. – Это правильно. Солнце еще высоко.
Слава подхватил полупустое ведро и молча направился прочь от парней. Татуированный нагнал его и сильно пнул под зад. Слава неуклюже рухнул на пыльную дорожку, вылив на себя воду. Татуированный заржал, тут же загоготали его товарищи.
– Не ушибся, а, черножопый? – ласково спросил татуированный. – Аккуратнее надо быть, смотри под ноги. Тут тебе не Африка.
Слава вскочил и бросился было бежать, но татуированный мгновенно догнал его и толкнул в спину. Слава снова упал, разодрав колени. Троица гнусно заржала. Все происходящее им явно нравилось.
– Куда же ты так спешишь, обезьяна? – поинтересовался татуированный качок. – А ну, спляши нам «Чунга-Чангу». Вот, мы и барабан тебе нашли.
Он легко поднял Славу за шиворот и, надев ему на голову ведро, забарабанил по нему ладонями. Слава завизжал от нестерпимого грохота, стараясь вырваться из медвежьего захвата.
– Вы что тут делаете, паршивцы? – раздался неподалеку строгий мужской голос. Грохот прекратился. Ведро мгновенно слетело с головы Славы. – Иванов, Гарин, Никитенко, вы снова за свое? Выгоню на хрен из лагеря!
Слава вытер слезы и увидел коренастого мужика лет тридцати пяти, выполнявшего в лагере функции военрука и врача. Два дня назад он учил мальчишек разбирать автомат и даже одобрительно потрепал Славу по плечу, когда у того все получилось куда быстрее, чем у товарищей.
– Да мы играли, Алексей Петрович, – хмыкнул татуированный и потряс Славу за плечо. – Правда, Изаура?
Слава не ответил, покраснев от унижения.
– Ты откуда? – спросил Алексей Петрович. – С кухни?
Слава кивнул.
– Так, вы трое, марш на кухню, будете всю неделю там работать. Приду – проверю! А ты иди со мной в медпункт. Иванов, я сказал, взял ведра – и марш в столовую! Еще раз увижу, что ты к кому-то цепляешься, я родителям жаловаться не буду – так взгрею, на жопу неделю не сядешь. Пошли, пацан…
В санитарном пункте Алексей Петрович, усадив Славу на кушетку, промыл его раны и обработал зеленкой. Участливо глядя на парнишку сверху вниз, он спросил:
– Они тебя обижали?
– Нет, – буркнул Слава.
– А мне показалось – да. Ты их что, боишься?
– Ничего я не боюсь…
– Правда? А мне кажется, что боишься. Чего они от тебя хотели?
– Они…
Комок в горле, который все никак не хотел проваливаться в желудок, вдруг прорвался наружу в горючем потоке. Слава расплакался, привычно, как дома, когда получал очередной пендель от мальчишек во дворе. Там его утешала мама, иногда бабушка. А тут…
Алексей Петрович посмотрел на Славу, вздохнул и запер дверь. Сквозь бурные рыдания Слава рассказал обо всем.
– …Мне надо уехать домой, понимаете, – всхлипывал он. – Они не оставят меня в покое. А не они, так их дружки. Мне тут еще долго быть… Они меня заклюют, я так не могу, не могу, не могу…
Алексей Петрович обнял Славу за плечи и прижал к себе. Тот плакал и размазывал слезы по грязному лицу.
– Они думают, что выше меня, потому что я черный. Я – урод, понимаете, урод! Меня все ненавидят…
– Ну, почему же все? – тихо спросил Алексей Петрович. – И ты совсем не урод. Ты очень даже симпатичный парень. Наверняка девчонки бегают за тобой табунами…
– Никто!!! Никто за мной не бегает! Меня… презирают! Я для них обезьяна, клоун…
Слава зашелся в рыданиях, задыхаясь от растущей в груди боли.
Странный холод расползался по всему телу. Ему стало страшно. Стремясь избавиться от щемящего чувства отчаяния, он прижался к воспитателю крепче, уткнувшись лицом в плотную грудь, и не сразу понял, что крепкие руки тоже обнимают его, настойчиво и совсем не по-дружески.
А потом ему стало все равно…
Из лагеря Слава все-таки уехал.
Он толком не понимал, что произошло между ним и воспитателем, но в голове засела странная, туманная мысль: его все-таки кто-то любил… или хотел…
А разве это не одно и то же?
Раздобыв
Но хеппи-энда не получилось.
Когда занятия в школе уже начались, Слава узнал страшную новость: воспитателя посадили в тюрьму за растление малолетних. В тот же день Слава вскрыл себе вены. Мысль о том, что те же ласковые слова Алексей Петрович говорил кому-то еще, была невыносима…
Его спасла мать, не вовремя вернувшаяся домой. После слов, слез и объяснений было принято решение. Славика отправили в Москву, к престарелой тетушке, которая все никак не умирала. Мать надеялась, что подальше от воспоминаний Слава обретет вторую жизнь. А растроганная вниманием племянника тетка оставит ему свою квартиру. То, что у тетки на этот счет были свои планы, никого не интересовало.
Тетка умерла, когда Славик уже закончил институт и пошел работать сисадмином в газету «Желтуха». Родные дети тетки, до того не проявлявшие никакого интереса к мамочке, срочно прибыли не то из Мурманска, не то из Норильска и выставили Славу за дверь. Ему пришлось искать новое жилье. На работе тоже не все складывалось гладко: Славу снова не считали равным, грубили и хамили. Единственным человеком, проявившим к Славе нормальные человеческие чувства, был Егор, мирно посапывавший на продавленном диване.
Слава вытер губы рукавом. Ладони мгновенно стали мокрыми от сладкого предвкушения того, что он собирался сделать. Нависнув над спящим Егором, он осторожно поцеловал его в губы, надеясь, что тот не проснется.
Надежда умерла сразу.
Егор вытаращил глаза и с силой оттолкнул Славу от себя.
– Ты что, с дуба рухнул? – заорал он, не заботясь о том, что их могут услышать.
– Я…
– Блин, ты чем там себе думал, а? – бушевал Егор, соскочив с дивана.
Слава покраснел и опустил глаза.
– Гош, я думал… Ты… Я…
Егор подошел вплотную, его перекосившееся от ярости и отвращения лицо, слабо освещенное неярким сиянием монитора, не предвещало ничего хорошего.
– А ты не думай. Понял? Не думай даже. И не подходи ко мне!
Егор вылетел в коридор, едва не сбив подслушивавшую за дверями Настю, даже не заметив ее. Слава, словно сломанная кукла, рухнул на диван и стиснул зубы. Ну вот, опять…
Дверь скрипнула.
– Славочка, ты тут? – спросила Настя.
– Чего тебе?
Настя села рядом и сочувственно погладила Славу по ноге.
– Я все слышала. Боже мой, как он с тобой обращается. Он просто подлец!
Слава промолчал. Обида в душе внезапно сменилась злобой и раздражением. Какое, в конце концов, право имел этот лощеный красавчик оскорблять его?!
Слава поджал губы и хмуро уставился в монитор, на котором клубились разноцветные кольца. Видя его состояние, Настя услужливо плеснула масла в огонь. Придвинувшись ближе, она обняла Славу за плечо и прошептала:
– Не знаю, как ты, а я бы точно ему отомстила.
– Думаешь, стоит? – с сомнением спросил Слава после долгой паузы. Настя ядовито ухмыльнулась:
– Конечно.Сидеть в редакции и ждать, пока дадут электричество, было бессмысленно. Заглянув на минуту к начальнику, Егор кратко пояснил, что уедет по делу, договариваться насчет интервью с самим Крутиным. Это было правдой лишь наполовину. На самом деле с главой музыкального канала Егор виделся накануне, комментарии по ряду вопросов были уже получены, осталось только собрать их, красиво изложить и выдать материал, который должен был стать для Егора лебединой песней в газете «Желтуха». Потом – новая жизнь, новая работа, новые контакты и интересы. Получив от редактора «добро» в виде небрежного жеста рукой, Егор поспешил удалиться. В кафе неподалеку от Останкино его ждал Антон.
Ровно через полчаса после ухода Егора в редакции включили электричество.
Еще через пару минут Настя и Слава осторожно вошли в кабинет и включили его компьютер. План мести, разработанный в душной комнатке сисадмина, был готов. Легким движением руки Слава вскрыл закрытые на пароль папки со статьями, открыл дежурную верстку номера, нашел там все, что требовалось.
– Пусти, теперь я сама, – скомандовала Настя и уселась за компьютер.
Слава угрюмо наблюдал за ней. В душе влажной кляксой расползалось нехорошее предчувствие, что добром это не кончится.
Рассуждая здраво, Егор, в общем-то, ни в чем виноват не был.
Ну, не понравился ему Славкин жест, что же теперь делать? Сам виноват, нечего было лезть, куда не просят. По сути, Черский был почти единственным, с кем на протяжении нескольких месяцев складывались если не дружеские, то приятельские отношения. Вон, завтрак привез, не забыл…
А что для него, Славы, сделала Настя, которая сейчас сидит и сосредоточенно портит редакторскую правку?
Слава уже хотел вмешаться, как в голове внезапно бомбой взорвалось воспоминание из прошлого: трое садистов мучают и избивают его в лагере, здоровенный верзила-одноклассник забрасывает его портфель на электрощит под самый потолок, другой выливает ему на пальто смешанные с клеем чернила… а мать потом так ругала его за испорченную вещь!.. В институте его дразнят, называют «чмо в ботах», потому что он хуже всех одет, толкают в столовой, заставляя облиться томатным соком, подкарауливают после занятий и бьют, бьют… А вот сытый парниша, на собственном «мерине», выруливает со стоянки института, обдает его жидкой грязью, удаляясь с визгливым хохотом напроказившего барчука…
И внезапно к горлу подкатила жуткая, до потемнения в глазах, ненависть, от которой затряслись руки, а в животе каленым железом припекло кишки.
Слава подавил желание вмешаться и со злорадством подумал: «Завтра утром кому-то очень не повезет!»Антон сидел в кафе уже довольно долго, это было видно по окуркам в пепельнице, которую официант уволок прямо из-под носа. На столе стояла початая чашка кофе и кремовое месиво, размазанное по блюдцу. Запыхавшегося Егора Антон встретил претензиями.
– Ты чего так долго?
– А где «здравствуйте, ваше сиятельство»? – возмутился Егор, рухнув на соседний стул, оглядевшись по сторонам. – Милое местечко.
Кафе, действительно, выглядело необычно. В полумраке длинного, вытянутого, как нора, помещения с черного лакового потолка свисали наряженные новогодние ели белого цвета, украшенные черными шариками и черной мишурой. Столы неправильной каплевидной формы были застелены черными скатертями. В центре каждого стоял торшер в виде чайной чашки со светящимся шаром внутри.
– Готичненько, – обрадовался Егор и уткнулся в меню. – О, да тут и еда такая же. Скажи, а что значит «Черная метка»?
Антон пожал плечами.
Подскочил официант, весь в черном, с платком на голове и повязкой на глазу. На повязке светился фосфором нарисованный череп.
– Что желаете? – вышколенно улыбнулся он.
– Пожрать, – ответил Егор. – Что такое «Черная метка»?
– Телятина, – ответил официант. – С баклажанами и перцем.
– Вот тебе раз! – удивился Егор. – Почему тогда «Черная метка»? Я бы предположил, что под таким названием скрывается… ну, черная акула, каракатица или, на худой конец, запеченный в собственном соку попугай…
Официант извиняюще улыбнулся и не ответил.
– Не хочу я вашу «Метку», – капризничал Егор. – Принесите мне хорошую отбивную из свинины, салат «Цезарь» и вишневый сок. Потом чай и вот такую штуку, вроде той, что мой друг не доел. Она хоть вкусная? Ну и ладно. Только, пожалуйста, не через полгода, а поскорее.
– Голодный? – усмехнулся Антон.
– Нервный, – пожаловался Егор. – Я, когда нервничаю, начинаю сладости жрать, еще когда статью пишу, а она, зараза, не идет… А сегодня вообще день был дурной.
– Чего случилось?
– А, долго рассказывать… Меня домогались.
– И что? – фыркнул Антон. – Тоже мне, проблема.
– Так мужик же!
– Безуспешно?
Егор скорчил гримасу, мол, не задавай глупых вопросов, и мрачно уставился в окно-витрину.
Антон посмотрел туда же.
Мимо, облепленные со всех сторон противным мокрым снегом, шагали прохожие, сновали машины, недовольно сигналя, когда какая-нибудь ушлая бабуся старалась перебежать дорогу в неположенном месте. Напротив кафе располагалась аптека, куда не зарастала народная тропа. Бежать до подземного перехода было далеко, до светофора – еще дальше. Несмотря на гневные свистки милиции и гудки автомобилей, старушки и старички бодрой трусцой носились по проезжей части, угрожающе размахивая своими костылями.
– Ты мне какую-то информацию хотел слить? – вдруг спросил Егор. – Если в этот номер, то давай, а если в следующий, то уже не надо. Я из «Желтухи» ухожу.
– Да ладно?!
– Вот тебе и ладно… Чего хотел сказать-то?
Подошел официант, ухнул на стол громадное блюдо из серебристого металла в форме виноградной грозди, на котором шипела отбивная. Антон надолго замолчал, вертел в руках чашку с перетекавшей с одного края на другой кофейной гущей и смотрел в пустоту. Егор терпеливо ждал.
– Знаешь, я ведь в Москве совсем чужой, – нехотя признался он, когда официант отошел. – Ну, сокурсники какие-то, кореша по проекту… А потом, когда дело дошло до чего-то серьезного, выяснилось, что, по сути, у меня никого тут и нет. Разве что Маша…
– Бывает, – невнятно прошамкал Егор, алчно набросившись на мясо.
Отбивная была хороша: прожарена как раз так, как он любил, в россыпи картофеля фри, сложного набора тушеных овощей, политая сочным соусом.
– Глупо, конечно, – нервно улыбнулся Антон. – Мне, понимаешь, даже попросить некого… Конечно, Маша может все это решить сама, у нее полно друзей, которые будут рады, но я не хочу, чтобы она… Ну…
– Антоша, ты роди уже поскорее, – пробурчал Егор. – Как-то все это очень туманно… ты чего хочешь?
Антон снова замолчал, а потом, словно ринувшись в холодную воду, выпалил:
– Егор, мы с Машей решили пожениться. И я прошу тебя быть свидетелем на нашей свадьбе.
Егор подавился куском мяса и закашлялся. Антон похлопал его по спине и виновато улыбнулся:
– Ты не волнуйся так…
– Да я… ты бы хоть как-то меня подготовил… Ну, что я могу тебе сказать… Поздравляю.
Егор прокашлялся, вытер слезящиеся глаза. Отхлебнув из бокала сок, снова закашлялся.
– Антон, а почему я? – спросил Егор, придя в себя. – Мы ведь даже не друзья. Ну, снялись в эпизоде вместе, ну, потусили пару раз в клубах, интервью это… Я, конечно, очень ценю твое предложение, но… Не кажется ли тебе, что кто-то более близкий будет на свадьбе уместнее?
– Я же тебе говорю: мне некого позвать. С моей стороны на свадьбе почти никого и не будет, даже родителей. И торжество будет без всяких там идиотских белых платьев, раззолоченных карет с пупсиком на крыше. Не люблю я этого! Маша позовет человек двадцать, а мне и позвать-то некого. Понимаешь? Моя свадьба, а я на ней как чужой.
– И когда мероприятие? – дружелюбно спросил Егор.
Странный он, этот Антон… Хороший парень, только вот ввязывается в какую-то авантюру.
– Сразу после Нового года. Числа двенадцатого. У нас будет перерыв в съемках. Праздники, то-сё… Ну, так что? Ты согласен?
– По мне, так ты делаешь что-то невероятно глупое, – весело фыркнул Егор. – Это я не про твою женитьбу, а выбор меня в качестве свидетеля. У меня и трезвого-то рот не закрывается, а пьяный я вообще себя не контролирую. Меня же будет не заткнуть!
– Вот и отлично, – обрадовался Антон. – Сэкономим на тамаде. Так что на двенадцатое число ничего не планируй.
– Погоди, я не могу так сразу тебе сказать, – спохватился Егор. – Я же на новое место перехожу. Буду блистать интеллектом на цветном телевизионном экране. А вдруг я буду занят?
– Ну, придумаешь что-нибудь. Или мы тебя отмажем. Маруся, когда в гневе, горы двигать может. Так что этот вопрос решим.
В кармане Егора завибрировал мобильный.
Он бегло глянул на номер и поморщился. Звонили из приемной редакции.
– Егор? – сладко пропела в трубку Настя. – Тебя срочно вызывает шеф. Советую поторопиться, он просто рвет и мечет.Искандер был не просто зол. Главный редактор пребывал в бешенстве. Хорошо еще, что изъян обнаружили корректоры, которые перед Новым годом обычно работали из рук вон плохо, потому что требуется вычитать сразу два номера подряд – новогодний и рождественский. Журналисты пропускали кучу нелепостей, некоторые из них в корректорском отделе даже записывали в специальную книжечку, которую перечитывали в периоды временного застоя под чаек и дружный хохот. Особенным успехом пользовалась Анастасия Цирулюк, любимица шефа и головная боль всего отдела. Чего стоили только такие ее перлы, как: «Все погибшие стали жертвами», «Сами автомобилисты не подозревают, что их машины моются и тем самым загрязняют окружающую среду», но наибольшим успехом пользовался очерк о кремлевской больнице с потрясающей фразой: «Повысилась эффективность использования коек».
– Не иначе как в кремлевской больнице открылся бордель, – флегматично сказала волоокая Лена, старший корректор издания, рыжеволосая бестия с пухлыми губами, томной грацией ленивой пантеры и склочным характером. – Либо они спят на кроватях в две смены. Представляете: случись катастрофа, на койку положат валетом президента и премьера, а министр чрезвычайных ситуаций будет ставить им градусник и клизму.
Егора Черского Лена любила всеми фибрами души: молодой, приветливый, кофе не зажимает – всегда поделится. И как эротично снимает с себя куртку и шарфик, хлопая ресницами и извиваясь… Все девчонки редакции сбегались на это посмотреть, выпивали по кружке кофе и воодушевленные шли работать, а он только хохотал.– Гоша, у тебя такой взгляд… – как-то сказала Лена. – Как бы мне от моего чудовища добиться такого?
Настя Цирулюк только фыркала: «Этот Черский – просто выпендрежник. Ну, снял куртку, ну шарфик стянул, тоже мне зрелище, и чего местные дурынды на это слетаются, как мухи на…»
Лена меланхолично изрекала, стоя в дверях:
– Ничего ты не понимаешь, Настя. Я после этого чувствую себя женщиной. В глубине души я уже стою перед ним голая…
Было у Черского еще одно достоинство, за которое его обожали корректоры, – его материалы почти не нуждались в правке. Ну, запятую пропустит, ну опечатка вылезет… Не более. Егор был грамотным, серьезным и вдумчивым, проверял свои статьи несколько раз. Поэтому его довольно быстро стали править сквозь пальцы. Вот и в тот раз Лена бросила на выведенную из принтера прозрачную пленку беглый взгляд, проверяя ее на брак. Полосу делал Егор, поэтому ляпов в материале не ожидалось. Править в черновике его статью Лене было некогда, и без того работы хватало. Видимого брака не наблюдалось. Лена уже приготовилась отнести пленку в типографию, как вдруг ее взгляд наткнулся на что-то странное. Не поверив своим глазам, она вчиталась в статью.
Материал был ужасающим. Помимо россыпи грамматических ошибок, в нем имелось странное несоответствие тому, что Егор писал ранее… непонятное на первый взгляд. Лена отложила пленку, распечатала полосу на принтере и впилась глазами в текст. А потом кинулась к редактору, не заметив прятавшуюся в приемной Настю.
Когда Егор вошел в кабинет редактора, Лена как раз выскользнула оттуда, красная и злая, стараясь не встречаться с Егором глазами. Искандер барабанил пальцами по столу. Перед ним лежала распечатка.
– Это что такое? – спросил он гневно.
Егор деревянным шагом продефилировал к столу и бросил на статью беглый взгляд.
– По-моему, мой материал. А что? С ним что-то не так?
– Не так? – взорвался Искандер. – Ты что, с дуба рухнул, придурок? Что ты тут насочинял? Нажрался или обкурился? Звездная болезнь началась?
– Вы бы выражения выбирали, – ледяным тоном возразил Егор.
– Что? – прорычал редактор.
– Ничего. В чем проблема-то? Статья согласована с продюсерским центром, факты проверены, вам я ее сдал вовремя. Если Алмазов переменил свое мнение, при чем тут я?..