По замкнутому кругу

Михайлов Виктор В.

Я очень спешил, водитель чувствовал это и выжимал из машины все, на что она была способна. Если бы Ксения взглянула на спидометр «газика», Вася Машков получил бы хорошую взбучку.

Мне все время казалось, что за время моего отсутствия произошло что-то значительное, и предчувствие меня не обмануло.

Только я открыл дверь кабинета, ко мне бросился старший лейтенант Лунев.

– Наконец-то! Семен Авдеев получил из Берлина посылку! Вот рапорт!

Я прочел:

«10 августа 1967 года.

Вчера поздно

вечером Авдеев получил извещение на посылку из Берлина. Утром он отпросился у бригадира, получил на почте хорошо упакованный ящик и вскрыл его в общежитии. В посылке были: пестрый свитер, такая же шапочка с мохнатым помпоном, кашне, темно-вишневые брюки техасского типа с изображением ковбоя, бросающего лассо, на карманах металлические “молнии” и никелированные кнопки. Складной охотничий нож с наборной рукояткой. И несколько десятков цветных открыток с изображением темнокожих женщин в ритуальных плясках.

Авдеев вырядился во все новое и на работу уже не пошел, а гулял по поселку и каждому, кто попадался навстречу, показывал нож и открытки.

Вечером во время возвращения бригады с работы Авдеев был в общежитии.

Дзюба, осмотрев обновы, спросил: “А за что тебе, Семен, посылка?”

“Стало быть, достоин”, – гордо подняв голову, ответил Авдеев».

«Колесо завертелось, – подумал я, – теперь можно ждать развития событий». И спросил у Лунева:

– Полковник у себя?

– Владимир Иванович на докладе у начальника. Полковник оставил вам характеризующие данные на Черноусова и Юколова, они в сейфе.

– Вот что, Евгений Корнеевич, между десятым и двенадцатым марта у Якуничева из камеры хранения Свердловского вокзала был похищен чемодан, в котором находился вот этот редкий сувенир. – Я раскрыл перед ним рисунок Глаши. – Срочно побывайте в уголовном розыске и побеседуйте со всеми следователями. Быть может, кто-нибудь из них при аресте или обыске на квартире вора-рецидивиста видел такого слоника. А я пока просмотрю характеризующие данные.

– Ясно. Можно идти?

– Идите.

Захватив с собой рисунок, Лунев пошел к двери, но задержался.

– При проверке списка пассажиров остались невыясненными семнадцать человек, ими сейчас занимается бригада.

Я открыл сейф, подложил в дело Авдеева последний рапорт и взял характеризующие данные.

«Черноусов Никон Фадеевич, – читал я, – родился в 1903 году в городе Златоусте, в семье преподавателя словесности. Кончил восемь классов, в 1920 году поступил в училище прикладной живописи, бывшее барона Штиглица, в Ленинграде. В 1924 году в связи с ликвидацией училища Черноусов уехал на Урал, где работал преподавателем рисования в школе. В 1929 году он бросает преподавание и занимается прикладной живописью в клубах и красных уголках. Уже в это время он выполняет отдельные заказы церковников, а с 1930 года целиком переходит на иконопись, покупает дом, женится.

В 1941 году Черноусов призван в армию. В бою под Тихвином 27 ноября пропал без вести. В 1945 году в числе военнопленных был освобожден частями нашей армии из лагеря близ Кульма (Западная Германия). До конца 1946 года находился на проверке в специальном лагере.

В 1947 году вернулся в Свердловск и занялся иконописью.

В 1956 году привлекался к ответственности за подделку старинных икон и продажу их через подставное лицо иностранцам.

В 1957 году освобожден по амнистии в честь сорокалетия Советской власти. С 1958 года работает в различных церквах области на реставрации икон и фресок. В Свердловск возвращается только под воскресенье».

С фотографии на меня смотрело сильное, волевое лицо, смахивающее на дьякона. Борода, пышные усы, длинные волосы, вьющиеся на концах. Из-под бороды выглядывал бант и пластрон белой рубахи. Темный пиджак с кокетливо торчащим платком из верхнего кармана.

«Если бы Стрыгину и Гаеву удалось найти человека, видевшего их вместе!» – подумал я и открыл вторую папку.

«Юколов Донат Захарович. Родился в 1909 году в Юроме на реке Мезень, Архангельской области, в семье рыболовецкого артельщика. В 1927 году кончил школу в Архангельске, поступил в ученики к живописцу Волошину. В 1940 году переехал в Онегу, женился. В 1941 году был призван, служил на военном тральщике Северного флота, участвовал в боях. Награжден одним орденом и тремя медалями. Демобилизован в звании старшины 2-й статьи. В 1946 году вернулся в Онегу, занимался живописью, работал в клубе художником. В 1958 году во время пожара жена получила тяжелые ожоги и умерла. В 1962 году Юколов переехал в Свердловск, работал в клубе “Заря” художником. В настоящее время работает над реставрацией иконостаса в церкви.

Член Союза художников, член группкома.

Временно прописан в районе Семь Ключей по улице Байдукова, 11».

И снова на фотографии бородатый мужчина, светлые волосы, доброе, задушевное выражение глаз. Ровно ничем не примечательный человек. Такой мог бы быть и художником, и ученым, и писателем.

В кабинет вошел полковник Шагалов, поздоровался и, увидев в моих руках фотографию Юколова, сказал:

– Этот тихий. Эдакий Христос, шествующий на Голгофу. Ему только тернового венца не хватает. А второй – острый мужик. Да и, признаться, я не очень верю в его военную биографию. Как он вел себя там, в плену, неизвестно. Ведь в лагерь близ Кульма он попал уже под занавес.

– Его проверяли, – напомнил я.

– Народу в лагерях было много…

– Нельзя ли, Владимир Иванович, послать в Онегу запрос на Доната Юколова?

– Почему нельзя? Можно. Пошлем сегодня же. Но, признаться, Юколову я склонен верить. Все-таки воевал, награжден орденом…

– Эти данные, очевидно, из его личного дела в Союзе художников?

– Да. Но в личных делах союза, группкома и клуба «Заря» нет никаких противоречий… Как у вас в Верхнеславянске?

– Пойдемте к вам, расскажу.