По живому. Сука-любовь
Шрифт:
Слезы уже катятся по щекам градом. Правда, нечем крыть? Правда! Правда! Правда!
— Мам, не истерикуй! — недовольно одергивает меня Лиза. — Мы сейчас точно во что-нибудь врежемся!
Я прикусываю себе губы с такой силой, что чувствую во рту соленый вкус крови. Глубоко вдыхаю и начинаю медленно выдыхать, считая про себя: раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Потом еще раз и еще. На светофоре останавливаюсь и опускаю взгляд на свои руки, чувствуя, что с ними что-то не так. Пальцы одеревенели и побелели от напряжения, с такой силой я сжимаю руль.
Наконец, последний поворот — и мы перед знакомым зеленым
— Приехали, — говорю я, прикладывая тыльные стороны ледяных ладоней к опухшим глазам.
В Лизиной группе всего пять детишек и очень деятельная воспитательница. Она уделяет много внимания не только каждому ребенку, но и каждому родителю. А мне совершенно не хочется слушать ее нотации, что ребенок не должен видеть родителя неуверенным, сомневающимся или трясущимся от страха. Он, ребенок, от этого теряет чувство безопасности. Хватит с меня на сегодня учителей жизни.
— Доброе утро, Лизонька! — ласково улыбается Майя Михайловна моей дочке. — Ну что, будем сегодня ставить мировой рекорд вольным стилем?
При садике есть бассейн, и наша Лиза там первая пловчиха.
— Будем! — радостно кивает она и убегает от меня в раздевалку. — Пока, мам!
— Пока, мой сладкий, — машу я ей.
— Здравствуйте, Валерия Алексеевна, — вежливо, но очень сухо, одними уголками губ, приветствует меня Майя Михайловна, будто только заметила. — Извините, мне надо идти.
— Конечно, — киваю я. — До вечера.
— До свидания, — учтиво отвечает воспитательница.
На прошлой неделе Лиза заявила мне:
— Если бы Майя Михайловна была моей мамой, мне не надо было бы ходить в детский сад. А еще она всегда красивая, и папа мог бы везде ее с собой брать.
И это сущая правда. Нечем крыть. Нечем. Я себя ненавижу. Действительно, всегда подтянутая, аккуратная, величавая Майя Михайловна заслуживает моей «состоятельной» жизни больше, чем я сама ее заслуживаю. И она это знает. Это написано на ее надменном курносом лице.
Ее лицо далеко не единственное, где это написано. Все наши знакомые тактично и красноречиво замалчивают свое недоумение: как мог Валера, такой умный, красивый и обаятельный, жениться на мне? И сам он постоянно удивляется:
— Одинцова, ну признайся, ты, наверное, приворот на меня сделала? — говорит он в своей обычной полушутливой-полуобвинительной манере. — Ну скажи, ходила к бабке? Я лично другого объяснения не нахожу. Как я, — он делает акцент на своем «я», — мог на тебе, — он окидывает меня презрительно-жалостливым взглядом, — жениться? Не иначе, как временное помутнение рассудка, вызванное колдовством.
— Никакого колдовства, — отвечаю я, — все дело в моей необыкновенной сексуальной притягательности.
Валера хохочет.
— Ты себя в зеркало-то видела, коровища? Грудь — во! Попа — во! Бочонок такой перекатывается!
Он расставляет руки и ноги, как старый моряк, несущий под мышками пару бочонков пива, и ковыляет туда-сюда, изображая меня.
Я отставляю ногу в балетную позу, продолжая его смешить.
— А по-моему, очень грациозно! Оп! Демиплие, большой батман!
— Грациозно! — Валера изнемогает от смеха, фыркая и утирая слезы. — Такой шмат сала!
Он вышел на крыльцо курить, в доме этого не делается из-за Лизы. Я открыла створку кухонного шкафа и вынула бутылку уксусной эссенции. Набраться храбрости и выпить хотя бы полстакана. Сожжет пищевод и желудок. Всю оставшуюся жизнь буду питаться протертыми овощными супами, но пока заживет до состояния, в котором можно есть суп, от меня уже одни кости останутся. Я налила эссенции и поднесла стакан к губам. Нос и глаза обожгло кислыми парами. Представилась реакция Валеры. Он вызовет «Скорую», отправит меня в больницу, а потом позвонит кому-нибудь из своих бесчисленных знакомых, чтобы найти для меня психиатра. Вспомнились его слова: «Я никак не могу забить на тебя полностью. Просто взять и забить. Не думать — работаешь ли ты, следишь ли за своим весом, как ты общаешься со своими заказчиками, то ты им сделала, не то! Лера, я устал обо всем этом думать! Пожалей меня!» Если я выпью уксуса, муж решит, что я пыталась отравиться, а значит, у меня поехала крыша. В ушах зазвучал голос Валеры:
— Как ты могла? О чем ты думала? Ты представляешь, что это для Лизы значит? Ты хочешь, чтобы она всю жизнь прожила с душевным клеймом, что у нее мать сумасшедшая? Господи, дура, зачем ты это сделала?! Ты хоть объяснить-то можешь?
Если я расскажу ему ход своих мыслей — про умышленное нанесение вреда своей пищеварительной системе — Валера скажет только одно:
— Одинцова, ты больная. Тебе лечиться надо.
И это правда.
Нет, он меня не бросит. Он будет навещать меня в больнице, кормить с ложки, следить, приняла ли я лекарства, водить по лучшим врачам. И обвинять, обвинять, обвинять. Что я превратила его жизнь в ад, что он света белого больше не видит, что я ему досталась в наказание за грехи молодости, что, если бы не я, он был бы свободен, счастлив и занимался бы тем, чем ему хочется, а не тем, за что платят…
Пожалуй, если я действительно хочу его освободить — мне надо трагически погибнуть. И для Лизы не такая травма. Между матерью, погибшей в результате несчастного случая, и матерью — чокнутой самоубийцей есть большая разница. В первом случае люди будут ее жалеть, а во втором настороженно сторониться. Мол, от елки шишка и все такое.
Если останусь одна в машине — утону в слезах. Кажется, мы проезжали кофейню. Попробую добраться до нее, не испортив кожаную обивку сидений фонтанами соленой воды. Сажусь за руль и, чтоб не дать себе разреветься, отыскиваю самую тупую радиостанцию, что круглые сутки крутит родную попсу. «То ли ты сошел с ума, то ли я сошла с ума…»
За столик в самом дальнем и темном углу я грохнулась в абсолютно разобранном виде. Хорошо, что здесь, кроме кофе, продают еще и большие газеты. Если разревусь, можно прикрыться.
Так жить нельзя! Это неправильно! Я тупо уставилась в «Коммерсантъ», делая вид, что увлеченно его читаю.
Я люблю Валеру. Я люблю его болезненно, мучительно, с вечным ощущением, что ответной любви недостойна. Ведь это правда. Он — само совершенство. Никогда в жизни я не встречала никого прекраснее, умнее, добрее, красивее его. Немыслимо, чтобы в одном мужчине соединились все самые желанные качества. И то, что он тоже меня любит, кажется невероятным. Поэтому каждый раз, когда он как бы шутя говорит, что я «чокнутая истеричка», «гребаная стерва», «ленивая сволочь» и — самое страшное — «ты, как твоя мать!», мне требуется неимоверное усилие, чтобы верить, что все это выкрикивается с одной-единственной целью — чтобы я стала лучше. Во всяком случае, так Валера говорит. Не верить нет оснований. Он подобрал меня буквально с улицы, с одной сумкой изрядно поношенных вещей. Обогрел, накормил, взял замуж, придумал мне хорошее занятие. Почему? Потому что он меня любит.