По зову сердца
Шрифт:
– А может быть, повернут на север, на Рыжиково, – усомнился Подопригора.
– Не повернут. Там их будет ждать майор Кожура. Так что ты, Тарас Федорович, сделай так, чтобы никто из них не вышел из болота.
Все так и получилось. Минут пятнадцать спустя Кочетов и Мышкин ударили по лагерю с двух сторон. Каратели заметались и, пятясь к лесу, зверски расстреливали лежавших на плацу людей.
Но не все успели удрать. Многие из них встретили такую же участь, какую только что они вершили над узниками лагеря.
Плац, усеянный, казалось бы, мертвецами, вдруг ожил, и многие, окровавленные, с распростертыми объятиями бросились к появившимся в воротах воинам.
Еще пули цокали в деревья, в стены бараков и рикошетом летели через головы, а узники тянулись к Кочетову, жаждая услышать от него новости о войне, Кочетов поднялся на ящик и прокричал:
– Друзья! Нам нужны проводники, чтобы обойти противника. Кто знает обходные тропы по болоту? Поднимите руки!
Поднялось рук несколько десятков.
– Саша, записывай, – сказал он заместителю. – А я пойду.
И тут сквозь толпу пробилась девушка.
– Товарищ офицер! Коля! Стой! Это я…
– Фрося? Неужели это она? – Николай никак не мог узнать в этой истощенной женщине Фросю. – Любая ты моя, – только и сказал Николай. Фрося упала на его грудь и, теряя сознание, опустилась на колени.
– Фрося, что с тобой? – подхватил ее Николай и понес к бараку. Подбежали санитары и поставили носилки.
– Никуда ее не отправляйте, – приказал им Николай и бережно опустил на носилки все еще не пришедшую в сознание Фросю.
И снова Николай закрутился в стихии боя. Ни в этот день, ни на другой он не мог навестить Фросю и жил только сообщениями, что она чувствует себя хорошо и шлет ему привет. Только на третий день, когда дивизия вышла к западной границе торфоразработок, к реке, и там остановилась, Николай наконец уже поздно вечером не чуя ног помчался на свой медпункт. Фросю он нашел в землянке санитарок. Военная форма ее совсем преобразила. Это уже была не замученная узница, а та любимая Фрося, верность к которой Николай пронес через все это страшное время войны. Николай спросил:
– Как ты сюда попала?
– Попала? – повторила Фрося и вздрогнула от всего того, что еще свежо было в ее памяти. – Бобики схватили у вашей хаты. Вечером по глупости к вам постучала, на крыльце и попалась. Приволокли в Смоленск, в гестапо. Там меня били, как партизанку, требуя, чтобы я сказала, где дедушка Гуря. И, ничего не добившись, отправили сюда. Ох, боже мой, боже, сколько я здесь натерпелась горя. Иной раз казалось, что конец, не выживу. А вот не только выжила, но и дождалась тебя.
– А как там наши? Живы?
– Как? Дед Гуря и Лешка в партизанах у Лобанка, Нюра и Фимка дома. Днем – около хаты, а ночью прячутся, спят в пунях.
– А как мама?
– Мама? – замялась Фрося, ей тяжело было сказать правду, но солгать не могла. – Маму…
– Что? Убили? – Николай крепко сжал ее руки.
– Да, повесили, – еле-еле выдавила это слово. – За деда Гурю повесили.
Николай встал и, сжав до боли зубы, отошел к двери.
– Похоронили?
– Да. Ночью. На нашем кладбище.
– Мне, Фросенька, пора. Если завтра боя не будет, я к тебе приду днем, и мы тогда с тобой пройдемся по лесу.
– Я тебя провожу, хотя бы до сараев. – Фрося быстро оделась в ватник и платок и вышла вместе. Чем дальше шла, тем больше не хотелось с ним расставаться.
На середине плаца остановилась.
– Вот здесь, наводя на нас страх, казнили заключенных. Вон в том бараке, – Фрося показала на одно из освещенных луной зданий, – камеры смертников. Там их пытали. Потом, в полдень или в пять вечера, выводили сюда и на наших глазах расстреливали. Но больше вершили казнь за проволокой, вон там, в поле. Кто не мог идти, пристреливали в камерах, потом на носилках волокли за проволоку. За смертниками шли невольники с лопатами. Они рыли могилы. А когда могилы были готовы, живых смертников раздевали догола, ставили на край могилы и расстреливали. Расстреливали и тех, кто рыл могилы… Вот такой участи, Коленька, ждала и я, да и каждый из нас…
Небо озарялось бледным светом ракет, вспышками разрывов, трещали пулеметы.
Николай сказал:
– Мне, Фросечка, надо идти. Если можешь, оставайся у нас на перевязочном, если же не можешь, то я отправлю тебя в наш медсанбат.
– Милый Колечка, смогу. Все смогу. Даже могу помочь санитарам на перевязочном.
– Можешь? Тогда оставайся.
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
Генерал Соколовский решил беспрерывным наступлением сбить противника с «Восточного вала», как можно дальше отбросить его от «Смоленских ворот» и занять выгодные рубежи для будущих сражений за Белоруссию.
После взятия Смоленска здесь сравнительно ходко наступали правофланговая армия генерала Глуздовского на Рудню и южнее Смоленска – армия генерала Журавлева – на Красное. Между ними было не густо. И командующий фронтом приказал отдохнувшие в Смоленске дивизии срочно вывести в стык этих двух армий и развернуть наступление.
Туманным утром 2 октября эти дивизии завязали бой.
В этот же день в дивизию Железнова приехал генерал Алексашин и привез приказ: Железнову – на формирование корпусного управления, а Доброву – о назначении его комдивом вместо Железнова.
– Я приехал помочь вам, Яков Иванович, – сообщил Алексашин и сел за стол.
Рассматривая каждую вакансию и каждого кандидата, они к вечеру сформировали оба штаба.
Когда приступили к формированию штаба дивизии, пригласили полковника Доброва. Алексашин объявил ему приказ о его назначении. В заключение, уже прощаясь, душевно сказал Доброву:
– Так что, Иван Кузьмич, поздравляю вас. Принимайте дивизию, командуйте и ведите ее на свершения во имя освобождения нашей Отчизны от немецко-фашистских захватчиков. Одно буду вас просить, что когда вы разгневаетесь, то не рубите с плеча. Посоветуйтесь со своим замполитом, да, может быть, и с начштаба или начальником рода войск.