По зову сердца
Шрифт:
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
В конце января зима не на шутку разбушевалась – завихрила, заметелила, ударили морозы.
Ослепленный снегом «газик» еле-еле пробивался через наметы. Генерал Железнов только к вечеру добрался до штаба полка. Карпов встретил его у Вазузы. Направив адъютанта и шофера ужинать в столовую штаба, он повел комдива к себе.
Блеснул светом тамбур, и из него кто-то выскочил и скрылся в темноте оврага.
– Женщина? – спросил Железнов.
– Да… Видимо, официантка. Наверное, ужин принесла.
– Ужин? – повторил Железнов, глядя на пустой стол.
– Да, тут одна.
– Я знаю, как тебя любит Ирина Сергеевна, и дай бог, чтобы ты так ее любил…
– Я ее так и люблю, – оборвал комдива Карпов, что ошарашило Якова Ивановича.
– Любишь? Так чего ж ты крутишь с официанткой? А?!
– Я, не желая компрометировать Ирину Сергеевну, сказал неправду, – признался Карпов. – Это была она. Видимо, застыдилась вас и убежала.
– Меня? Убежала? Куда?
– Не знаю, – Карпов пожал плечами, – наверное, к своей машине.
– В такую завируху? Застынет и замерзнет, – заволновался Яков Иванович. – Так что ж ты стоишь? Бери машину и верни! – Он сорвал с гвоздя шапку и нахлобучил ее на голову Карпова. – Бери мою, она прогрета. Польщиков пробьется. – И уже с порога кричал ему вдогонку: – Лопаты возьми! – потом постелил поверх одеяла свою шинель и лег. Только вытянул ноги, как приятная истома охватила его, нагнала дремоту, глаза смежились, и он мыслями унесся в далекое Княжино. Но не долго довелось ему поблаженствовать. Под ухом загудел зуммер. Яков Иванович протянул руку, чтобы снять трубку.
– Алло! – отозвался он.
– Товарищ двенадцать, говорит майор Парахин. Вы будете сейчас у себя?
– А что такое?
– Да есть одно важное дело, похожее на ЧП.
Железнов не терпел Парахина. И если бы не нужда в людях, настоял бы на откомандировании его из дивизии. Но нельзя, был ранен Милютин, и пришлось на его место временно назначить Парахина.
– Двенадцатого нет, – ответил он. – А если важное ЧП, то приходите, разберемся.
– А вы кто?
– Двадцать пятый.
– Тогда, товарищ двадцать пятый, извините.
Не успел Яков Иванович положить трубку, как тут распахнулась дверь и в землянку вошли, запорошенные с ног до головы снегом, Валентинова и Карпов.
– Где вы ее нагнали?
– На середине Вазузы, – помогая ей раздеться, ответил Карпов.
– Э-эх! И отличилась же ты, мать Ирина! – качал головой Яков Иванович. – И чего удрала?
– Не хотела, чтобы вы меня здесь видели. – Валентинова дула в замерзшие ладошки.
– А то я не знаю, – усмехнулся Железнов. – Я, дорогая Ирина Сергеевна, все про вас, проказников, знаю и все вижу. И мешать вам не думаю. Так что любитесь от всего сердца и во имя своего фронтового счастья. Ну, а теперь накрывай ужин. Да, – обратился он к Карпову, – сейчас звонил майор Парахин и сообщил, что есть ЧП.
Карпов тут же позвонил и, слушая, зажав микрофон, докладывал Железнову:
– Говорит, что среди возвратившихся из медсанбата выявил пораженца.
– Пораженца? – переспросил Железнов. И взвесив, что это докладывает Парахин, который способен из мухи сделать слона, махнул рукой. – Давай после ужина.
После ужина Ирина Сергеевна быстро убрала со стола, наскоро вымыла посуду и, сославшись, что у нее в штабе дела, ушла.
Чтобы не держать понапрасну «пораженца», Железнов решил сначала заслушать майора Парахина.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
– Прихожу в девятую роту, – докладывал майор Парахин, – она теперь у нас кадрированная, туда прибывают из медсанбата, госпиталей, а там целое собрание. Слышу, обсуждают последнюю операцию. Я у дверей притаился. Дым от махорки – задохнуться можно. Вижу, баптист Айтаркин болтает: «Вы видели бы, сколько в медсанбате раненых! А сколько мы схоронили после боя убитых? Одному богу известно. А зачем? Чего мы добились? Только того, что Вазузу форсировали да фрицев от нее чуть-чуть оттолкнули. Вот и все!» Тут, товарищ генерал, все загалдели, кто поддерживает Айтаркина, кто – против. Наконец один, вы, товарищ Карпов, его знаете, из четвертой роты, пожилой, усы буденновские, как крикнет: «Тише вы! Айтаркин правду говорит». А тот, почувствовав его поддержку, и понес: «Умные люди говорят, что высшее начальство просчиталось и зря сунуло в это пекло войска, и вообще говорят еще то, что раз сил недостаточно, значит, не надо было затевать и наступление».
Из этом Парахин замолк, соображая, как более вразумительно закончить.
– Ну, и что дальше? – Комдив ожег его взглядом.
– Я, конечно, прекратил его болтовню. Разъяснил красноармейцам значение операции, убедительно раскрыл подлинное лицо баптиста, после Айтаркина взял с собой и уже у себя основательно с ним побеседовал. И все, что он говорил, записал. – И Парахин положил перед генералом эту запись.
Яков Иванович надел очки, бегло пробежал некоторые места и, не отрываясь от бумаги, спросил:
– А что сделали с усатым?
– Записал, кто он, откуда, и приказал через три часа прийти ко мне. Он, наверное, уже у меня.
– Скажите, товарищ Парахин, как бы вы подумали, находясь на месте Айтаркина, того самого солдата, который, веря нам, первым ринулся на утлом плотике в ледяную реку, форсировал Вазузу, под губительным огнем ворвался на тот берег и, пока были патроны, держал его… А потом мы сами видели, как наши славные люди гибли – и на том берегу, отражая контратаки врага, и в кипящей от огня и взрывов реке. Немногим посчастливилось достичь своего берега… И Айтаркин не только все это видел, но пережил и на себе испытал. Так или не так?
– Так точно, товарищ генерал. Но это не дает ему права так говорить…
– Права так говорить, – оборвал его Железнов. – Айтаркин, Геннадий Илларионович, хотя и солдат, но такой же, как и мы, человек. Человек с душой, сердцем и разумом! Он тоже думает, тоже переживает и неудачи сражения и гибель товарищей и, представьте себе, даже делает выводы! Правда, выводы могут быть другие, чем наши, и мало приятные. Но не потому, что он неправильно, не по-нашему мыслит или сознательно их искажает, а лишь потому, что сражение он видит не с нашей колокольни, КП широко, а в более узком поле зрения, с самой малой точки – из своего окопа или места в атаке. Но видит со всеми ужасами боя, с кровью, воплями, смертями, удачами и неудачами… И нередко бывает так, что солдат, выполняя приказ, с полным сознанием своего долга перед Родиной, в силу военной тайны, не знает истинного намерения командования. Вот как, например, и в нашей операции. Перед ним была одна задача – форсировать Вазузу, захватить плацдарм и держать его до подхода главных сил, не жалея крови и даже собственной жизни. А ведь была еще другая задача – наступлением сковать противника, да так, чтобы он не снял с нашего фронта и не бросил бы под Сталинград на выручку Паулюсу ни одной дивизии, ни одного полка. А знал это Айтаркин или не знал? Я вас, майор, спрашиваю? Не знал и не должен был знать.