Победа достается нелегко
Шрифт:
В центре здания штаба небольшое крыльцо, огражденное деревянными перилами. По обе стороны крыльца — окна с двойными рамами и узорчатыми решетками, выкрашенными белой эмалью. На крыльце пост. Однако постовой чаще всего находится за первой дверью в тесном вестибюле, где на солдатской тумбочке, также выкрашенной белой эмалью, стоит телефон. Постовой обязан не только контролировать всех входящих и выходящих из штаба, но также отвечать на многочисленные вопросы, которые сыплются в телефонную трубку из всех подразделений. Вопросы однотипные: «Где батя?», «Почта пришла?», «Там начклуба не видел?», «Замполит у себя?» и тому подобные. Постовой в
Из тесного вестибюля, если можно так назвать прихожую, простая дверь выводит в длинный коридор. Мыть его, особенно в зимнее время, не сладко. Обычно это делают солдаты, получившие наряд вне очереди. По коридору налево — кабинеты хозяйственников, бухгалтерия, финансовая часть, телефонный узел и комната комитета комсомола. Направо — мозг полка. Тут кабинет бати, как мы называем командира части гвардии полковника Ивана Семеновича Маштакова, его заместителя по политической части подполковника Афонина Степана Кирилловича, начальника штаба майора Струнина, различные служебные комнаты, в которых проводятся оперативные совещания офицеров и уточняются планы полевых учений, будничных занятий, и другие помещения, предусмотренные уставом и сметой.
В глубине коридора, рядом с кабинетом бати, есть еще один пост — охрана Знамени части. Полковая святыня, одетая в брезентовый чехол защитного цвета, стоит на деревянной подставке красного цвета. Охрана Знамени — почетный пост. На него назначают отличившихся воинов, в том числе и молодых. Вся сложность этого поста заключается в том, что солдату необходимо почти все время стоять в положениях «смирно» и «на караул».
И все ж таки, когда находишься у Знамени, да еще в первый раз, как-то непроизвольно наполняешься гордостью и сознанием высокой чести. Ведь ты охраняешь полковую святыню, овеянную пороховым дымом многих сражений Великой Отечественной войны! И немеркнущая слава отцов, виртуозно владевших приемами ведения огня из грозных ракетных установок — «катюш», зовет на подвиги, и тебе тоже хочется совершить что-то необыкновенное, героическое, встать грудью на защиту Отечества, прославить Родину новыми ратными подвигами.
Когда я первый раз стоял на этом посту, мне очень хотелось отличиться. Мне наяву грезилось, что на штаб падают бомбы, разрываются вражеские снаряды, кругом кипит бой и я, рискуя жизнью, спасаю, выношу из пылающего здания полковую святыню…
А на следующий день в курилке, когда мы делились своими впечатлениями о первом наряде и я рассказал товарищам о своих чувствах, Зарыка хмыкнул:
— Типичные телячьи восторги зеленого салаги!
Это было похоже на вызов. Тогда я еще не знал, что Евгений в детстве пережил блокаду Ленинграда, видел в лицо смерть, голод и с тех пор терпеть не может напыщенности и красивых слов.
Я вспылил и поднес кулак к самому носу волейболиста:
— Знаешь, чем пахнет?
— Дешевым бодрячеством и гауптвахтой, — ответил Евгений. — Эх ты, сила есть, ума не надо! Тебя бы всего на одну недельку в блокадный Питер, ты бы по-другому смотрел на красивые слова.
Конечно, я бы мог одним точным апперкотом свалить Зарыку. Но меня подкупила его уверенность в собственной правоте и, если хотите, смелость. Ведь парни нашего подразделения знают, что я имею первый разряд по боксу, и все, даже старослужащие, ведут себя со
— Слушай ты, герой блокады! — сказал я, — Пока ты бегал на четвереньках и сосал через тряпочку размоченный сухарь, мой отец прокладывал Дорогу жизни по льду озера.
— Твой отец был на Ленинградском фронте? — не замечая моего тона, заинтересованно спросил Зарыка.
— Он там и остался…
— Мой тоже. У Пулковских высот.
— Так что ж ты?..
— Нет, что же ты! — укоризненно перебил Зарыка, — Раскукарекался! Шпаришь абзацами из газет.
— Я же искренне!
— Сначала все искренне, а потом привыкают и сыплют ими при каждом удобном случае. О святом не треплются!
Я не понимал еще, в чем именно был прав Зарыка, но все-таки чувствовал, что правда на его стороне. Ночью я долго не спал и думал над его словами.
Сегодня суббота, и меня на час раньше обычного отпустили на тренировку. Отпустил сам капитан Юферов, тот самый, который полтора месяца назад и слушать не хотел о самостоятельных тренировках на городском стадионе. Но после того как я выиграл звание чемпиона области, он круто изменил свое мнение.
У нас была чистка личного оружия, и я одним из первых обработал свой автомат. Капитан придирчиво осмотрел оружие и остался доволен. Когда я ставил оружие в шкаф, он окликнул:
— Рядовой Коржавин!
Быстро оборачиваюсь и вытягиваю по швам замасленные руки.
— Слушаю, товарищ капитан.
— Сегодня, кажется, тренировка?
— Так точно, товарищ капитан! В восемнадцать ноль- ноль на городском стадионе.
— Приведите себя в порядок и можете идти, Коржавин, на тренировку.
— Есть, привести себя в порядок и идти на тренировку, товарищ капитан!
Щелкнув каблуками кирзовых сапог, спешу выполнить приказание. У меня хорошее настроение.
В эти предвечерние часы на городском стадионе «Спартак» еще безлюдно. Тренировка начнется немного позже, когда тени пирамидальных тополей, растущих вдоль глиняного забора, станут длиннее и спадет жара. Мне, конечно, можно было бы провести этот час в расположении роты, но какой солдат откажется от возможности побыть свободным от дел.
Тихо. Душно. В небе ни облачка. Оно кажется огромным котлом, сделанным из толстого стекла, которым накрыли сразу все: и город, и хлопковые поля, и снежные горы.
Над моим лицом ветки джиды, ее узкие серебристые листья едва заметно покачиваются от моего дыхания. Я щурюсь на солнце, которое тонкими лучами пробивается сквозь густую листву джиды, и блаженствую. Мне чертовски хорошо и приятно!
Я во власти азиатского солнца от пяток до подбородка. Я чувствую, как оно торопливо загоняет своими ультрафиолетовыми лучами в толщу моей дубленой кожи пигментные зерна, спешно окрашивая меня в самый модный, бронзовый цвет загара.
В сухом воздухе тонкий терпковатый запах джиды и выжженной глины. Я лежу на крыше. Она плоская и глиняная, вернее, покрыта толстым слоем самана. Саман — это смесь глины с половой. Я сам видел прошлой осенью, как местные жители месили босыми ногами глину с половой, потом ведрами подавали на крыши тестообразный саман и размазывали его там ровным слоем. Добротное солнце за несколько дней превращало саман в плотный панцирь, который мог выдержать зимние дожди и снегопады. Конечно, у нас такая крыша не продержалась бы и двух недель, особенно в период осеннего ненастья, но тут дождь и снег выпадают не часто.