Победитель. Апология
Шрифт:
Отваге?
— Чтобы быть счастливым — хотя бы день, хотя бы час, — надо иметь мужество. Мужество — больше ничего. Ведь это очень рискованно — быть счастливым. Рискованно, потому что счастье в любой момент может кончиться. По самой своей природе оно исключает продолжительность — счастье. А люди не любят терять.
«Я знаю, что буду счастливой. Я это однажды поняла. Лежала на скамейке — узкая такая скамейка, на могиле у мамы, а надо мной, очень высоко, верхушки сосен раскачивались».
Отважная девочка!
«Я так испугалась. Думала, у тебя судорога. Когда ты нырнул.
Стало быть, мужество. Только мужество и ничего кроме?
Солнце в стеклянном куполе. Вода по пояс. Разноцветные шапочки — синие, красные, желтые. Брызги. Дети смеются. Что-то смещается в тебе — вниз, вбок.
«Хорошо. Если вы настаиваете, что после купания в море надо выпить водки, я выпью. Не могу не подчиниться медицинскому работнику. Но вы составите мне компанию». — «Пожалуйста». — «Лихо! И что же вы будете пить?» — «А мне все равно. Я даже спирт пила. Ведь у меня спирт есть». Вызывающий взгляд — ясно вам? «Неужели? Тогда я приеду к вам в Жаброво». — «А однажды я пьяная напилась. Смешная была — ужасно. А на другой день все расспрашивала, как вела себя». — «Не помнила ничего?» — «Нет, все помнила. Притворялась. Интересно, когда рассказывают о тебе». Братца бы восхитило это. «Ну, где ваш спирт? Чему вы удивляетесь? Я ведь из-за этого и приехал в Жаброво».
— Очень люблю кофе. — Вздох — то ли наслаждения, то ли сожаления.
— А можно?
Улыбка. О чем вы говорите, Станислав Максимович! Нет, конечно, но недостает силы воли отказать себе в этом. Я очень люблю кофе. Еще глоток, последний. Я так живо чувствую его губами, языком. Чувствую, как внутрь проходит.
С любопытством отхлебываешь. Тепло и горько.
«Вот вам спирт. Я всегда выполняю свои обещания. Но вы ведь говорили, что не пьете».
Ставит чашку — с сожалением. Не смотрит на кофейник: зачем расстраивать себя? И так делаю преступление — мне ведь категорически запрещено. Слышишь свой голос:
— Первого сдадим работу.
Что? К чему это вы вдруг? А вы хорошо подумали, Станислав Максимович? До первого — меньше трех недель. Или вы это ради меня? Но я не подгоняю вас. И я ни словом не упрекну, если не уложитесь в срок. Это моя вина.
— Первого апреля работа будет сдана. Обещаю. Если позволите, я налью себе еще кофе.
15
— Ну что вы, девушка, вы напрасно обижаетесь. Разве я утверждаю, что это не «табака»? Это «табака», но это не цыплята. — Подмигивает, и ты солидарно скалишь зубы. — Так и передайте Александру Юрьевичу: его надули. Под маркой цыплят великовозрастных кур всучили.
Предупреждение официантке: с самим Александром Юрьевичем знакомы!
Холодные накрашенные глаза. Лилово-серебристые губы. А мне плевать — и на вас, и на Александра Юрьевича, и на «табака», которые не цыплята… Злорадствуешь? По студенческой привычке, должно быть, — всегда мысленно руки потирал, когда отбривали его.
«Слушай, Минаев, а ты ведь сачок. Как в колхоз, на картошку, так болен». — «Здоровье у меня хиленькое». — «Хиленькое! На харю свою посмотри». — «Харя ужасная, согласен. Кирпича
— Чего глядишь? Будку отъел? Черт его знает, и зарядкой занимаюсь, и ем вроде не очень. Ну когда поддам — люблю поесть. А поддаю часто, тут уж не отвертишься. Ты как насчет этого?
— Умеренно.
— Да? А я считаю, возраст умеренности не наступил еще. Пока здоровье позволяет, надо жить. Жить!
Братца бы на твое место — как поняли б друг друга!
«Мразь твой Минаев».
— Помню, ты и в институте славился умеренностью. Да и я, между нами, стараюсь не перебирать со жратвой.
Представь себе! — хотя глядя на меня, в это трудно поверить, не правда ли? Очень уж со смаком косточки обсасываю. Он достиг половой зрелости, этот цыпленок, но тем не менее он весьма недурствен. Ты-то чего вяло так?
— Ем…
Жирные губы — они маячат перед тобой, куда бы ни смотрел. Губы — его, а твоя рука тянется к салфетке.
— Главное — работа, тут я согласен. Это фундамент. Мы-то с тобой справились с ним. Досрочно, а?
Отбросим ложную скромность, Рябов. Всех в группе обошли, не так разве? В институте, правда, не дружили особенно… Я-то ничего, я ко всем с открытой душой, это ты не слишком благоволил ко мне. Впрочем, ты со всеми был сдержан. Станислав Рябов! Зато теперь мы вместе. Вон какие фундаменты отгрохали! Мы вдвоем, больше никто. Даже Горбушко поотстал, хотя отличник был, именной стипендиат — ты да он, двое в группе.
— О Горбушко слыхал что-нибудь?
Я? Разумеется! Дай проглотить только. И пивка хлебнуть. Жаль, совещание вечером — нельзя покрепче чего-нибудь.
— Горбушко в Первомайском районе. — Кисло: что делать, раз не дано. Не всем ведь!
— А там что? Не знаешь?!
— Завод химэлементов. Не завод — заводишко. Кажется, и пяти сотен не работает. Женился, ребенок. — С сочувствием: как можно так неосмотрительно! — Тоже, конечно, фундамент, но какой! Пятачок. Знаешь, старик, я иногда над жизнью задумываюсь.
Да ну!
Подожди, дай шпротину съесть. Вкусно!
— Смотрю вокруг и думаю: жизненного пространства вроде много, а тесно ведь. Вовремя не успеешь окопаться — потом поздно будет, сомнут. Смолоду нужно фундамент закладывать. У Горбушко ведь неплохая голова была, а? Ну, поехал в Первомайск. Бог с ним, поехал. — Это ведь не мы с тобой, старик. Еще шпротину, пардон. С лимончиком. — Уехал, хорошо. Но через год-два можно было бы сорваться. Красный диплом — неужели б не устроился? Хотя, конечно, всем до лампочки, какой диплом у тебя.
Видишь, каким низким слогом говорю я. Где-то там я начальство, секретарь у меня, приемная, но в общем-то я простецкий парень, Рябов. Рубаха-директор…
— Ко мне обратился бы, в конце концов! Самому трудно пробиться, я понимаю, но ведь существуют товарищи, соученики… Страшная вещь — инерция… Ты чего не жуешь?
— Инерция.
Смеется красными губами. Помню-помню, ты всегда был ядовит, Рябов. Но вот позвонил все же, не посчитал за труд — а ведь и у тебя красный диплом. И я помогу тебе. Я простецкий парень, Рябов. Рубаха-директор…