Победивший платит
Шрифт:
Переступив край, опускаюсь в воду и устраиваюсь у него за спиной, обнимаю. И он послушно откидывается назад, расслабляя мышцы и словно стекая по мне в воду. Я ловлю себя на невольной усмешке: гем-лорд в качестве подставки в бассейне… и гем-лорду от этого хорошо до невозможности скрыть возбуждение.
Эрик, словно нимало не смущенный, растирает душистую пену в ладонях, намыливается – и лишь потом оборачивается и спрашивает, улыбнувшись: - Ты всегда так обхаживаешь своих любовников… или любовниц?
Мне приходится помолчать, собираясь с мыслями, и, наконец, признаться: - Нет. Так сильно я еще не увлекался. – Странно и ошеломляюще внезапно
Эрик довольно фыркает.
– Окажи такую любезность. И можешь рассчитывать на взаимность.
Отобрав флакон с мылом, деловито взбиваю шапку душистой пены у него на плечах. Эрик потягивается, на изогнувшейся спине виден каждый позвонок. От попытки прихватить его зубами за загривок останавливает лишь нежелание узнать, какова пена на вкус. Наконец, закончив, я отпускаю его, он выскальзывает из моих рук, на мгновение погружается в воду с головой, тут же выныривает, оглаживает мокрые волосы руками, стряхивая капли.
– Моя очередь. Ну, отдашься в мои хищные руки? – улыбается.
– Разумеется. Дай мне только салфетку из тех, что лежат за той синей коробкой? Мне лень тянуться.
Запрокинув голову, смываю грим. Лицевая краска – стойкая штука, обычная вода ее не размывает. И то, хороши бы мы были, если бы четкие линии расплывались на лице от прикосновений, жары или дождя, словно косметика на физиономиях накрашенных инопланетниц.
Эрик, встав на колени на дно ванной, притягивает меня за плечо. Мочалка проходит по телу уверенно, размашисто и аккуратно, кожа начинает слегка гореть, и откликаются разогревающиеся мышцы. Наверное, и с массажем он знаком не только по нашим сеансам – движения идут от центра к периферии, на общестимулирующих точках давление слегка усиливаются. Откровенно наслаждаясь, я прикрываю глаза и не сразу замечаю, с каким удивленным сосредоточением он изучает мое лицо.
– Что? – переспрашиваю чуть хрипловато; вот уже и голос меня не слушается. Лишь потом до меня доходит: без грима он видит меня впервые. Улыбнувшись, уточняю: - Это что-то меняет?
Барраярец проводит влажными костяшками пальцев по моему лицу, очерчивая скулу, глубоко вздыхает и улыбается.
– Вот ты какой.
Эффект неожиданности? И, пожалуй, этот эффект его возбуждает, если я хоть немного умею читать по лицу. Не в силах удержаться, притягиваю к себе и целую в полуоткрытые от любопытства губы.
– Если я тебя отшлепаю мочалкой, это будет не слишком для твоего аристократического достоинства?
– вкрадчиво интересуется Эрик, когда ему удается вывернуться – увы, слишком быстро. Отложенная мочалка сползает с края ванны и уплывает. Он стоит на коленях, по пояс в воде, и смотрит на меня в упор, чуть запрокинув голову.
– Я тебя мою. Занят важным делом. Не мешай.
– Кто тут старший?
– вздергивая бровь, осаживаю я наглеца. Это удалось бы лучше, не будь улыбка устойчивей полос грима.
– Хочу и буду.
– И кто-то говорил, что терпение это добродетель?
– ехидно осведомляется барраярец.
– Немного осталось. Погоди.
– Тебе еще придется вымыть мне волосы, - предупреждаю, умалчивая об истинной причине нелюбви к сложным прическам. Полтора часа терпеть прикосновения парикмахера – самый верный способ, позабыв о делах, тут же отправиться в Дом Услад.
– И учти, в процессе я за себя не ручаюсь.
– Только не утони, - улыбается Эрик, проскальзывая мне за спину. Я чувствую его дыхание на шее, но гораздо сильнее легкого дуновения впечатляет ощущение пальцев, медленно перебирающих волосы, массирующих голову, с томительной неспешностью взбивающих белую шапку шампуня. Прикосновения осторожны, словно по контрасту с теми резкими движениями, которыми он орудовал мочалкой. Вот он проводит ладонью за ухом, подбирая пряди, и вновь перемещает пальцы на макушку, собирая локоны в кулак, пропуская сквозь пальцы, поглаживая… Я тихонько шиплю сквозь зубы.
И он все понимает. Потому что сообщает на ухо, чуть прихватив губами мочку: - Скажешь, когда хватит? Или подождать, пока это м-м... не станет очевидно?
– Ладонь с растопыренными пальцами перемещается уже на основание шеи и по миллиметру движется вверх, чуть массируя кожу подушечками, и я не выдерживаю.
– Ты, - сорвавшимся голосом прошу, - на сушу... не хочешь?
Черт, ну до чего же он хорош - поразительно, неожиданно хорош, притом что искушенность - не его стиль, и он не делает ничего особенного. Я чувствую себя так, словно искупался в "Пламенеющей розе", и только требования разума позволяют мне удержаться от того, чтобы подгрести под себя законную добычу.
Впрочем, прозрачно намекнуть мне не запрещено. Заведя руки за смуглую спину, я обхватываю барраярца за бедра и вжимаюсь, демонстрируя очевидность насущных необходимостей. У нас впереди еще полночи, и сладость предвкушения щекочет изнутри.
Эрик кивает, и струя из душа, включенного на игольчатый режим, неожиданно окатывает мою разгоряченную голову. Контраст удивительно приятен, но, не давая мне блаженно осесть на дно ванны, Эрик крепко придерживает меня за плечо.
С трудом вернувшись в реальность, я тяжело, как доисторический ящер, выступаю на мгновенно впитывающий избытки воды подогретый пол. Лишь досушивая волосы, понемногу прихожу в себя. Инстинкты тоже древние и тяжелые, так что самоконтроля хватает лишь на то, чтобы не наброситься на барраярца прямо здесь. Может быть, я переигрываю со спокойствием - но иного способа справиться с собою нет, и я все равно не могу не прожигать Эрика взглядом сквозь завесу волос. Если промедлить еще немного, случится пожар.
В спальню мы выходим, одетые лишь в полотенца, и те остаются лежать возле кровати. Занавесь, закрывающая постель – маленький дом в доме, темные невесомые полотнища, - расступается, повинуясь движению руки, и я приглашаю Эрика в это, защищенное от прочего мира, пространство.
– Иди сюда.
Эрик ухмыляется и, неожиданно ускользнув из-под руки, падает на постель ничком - так, что пружинит матрац.
– Ого!
– по-мальчишески азартно заявляет он.
– Такое бы ложе, да мне в семь лет. Как бы я на нем замечательно прыгал.
– Можешь попробовать сейчас, - в нетерпении согласный на любой его каприз, соглашаюсь. Вот я уже рядом, занавесь задернута, сквозь голубовато-серую ткань пробивается свет ламп, встроенных по краям кровати, создает впечатление полной отстраненности от мира: нет нигде и ничего, только это пространство, плывущее по ночи, как корабль.
Эрик крепко, медленно проводит ладонями по моим плечам, и я едва не срываюсь в стон, громкий и откровенный сверх допустимого.
– Ну, я в твоем распоряжении, - хищно и требовательно улыбается барраярец.
– Вымытый, очищенный от предрассудков, как апельсин от кожуры, и изрядно разгоряченный.