Победивший платит
Шрифт:
Запах сильный, но не резкий, холодный и очень характерный. И уже через минуту он едва ощущается, как и положено для мужского одеколона.
– Я им пользуюсь, когда нужно, чтобы никто не усомнился в том, что меня лучше не задирать, - объясняет Иллуми и улыбается так, словно перед ним испуганное дитя, которое нужно непременно подбодрить.
– Официальный парфюм; в самый раз для общения с недоброжелателями. Не слабый, не навязчивый, гармоничный...
Он разливается соловьем, я поддакиваю, и вдруг понимаю, что в желании угодить и наладить отношения зашел слишком далеко. Хочу ему понравиться, или того хуже, подольститься к человеку, от которого завишу? М-да, а я точно знаю, что хуже?
– Сам не знаю, зачем тебя расспрашиваю
– В духах я разбираюсь, как коза в агрономии.
– Ну так еще разберешься, - отвечает, отсмеявшись.
– Нормальный мужской ответ на вызов: стараться преуспеть в том, за что взялся. Ты понемногу исцеляешься, вот и пробуешь силы.
– Ну какой же это вызов - попытка уподобиться тебе?
– усмехаюсь невесело. Выливаю на палец каплю из флакончика и отдаю его. Ерошу волосы пятерней, в невольном смущении несильно дергая себя за торчащий "ежик".
– Ты боишься, что Цетаганда тебя съест, - догадывается Иллуми, и, в общем-то, попадает в точку.
– Даже не съест - незаметно растворит. Подозреваешь, что раз мне сломать тебя не удалось, так теперь решил коварно размягчить комфортом и притворным уважением? И еще заставляю получать от этого размякания удовольствие?
– Он с легким стуком ставит на стол флакон, который до того бездумно вертел в пальцах
Парадоксальная фраза.
– А разве можно заставить получить удовольствие?
– К сожалению, можно, - явно со знанием дела, морщась, отвечает.
– В результате получаем либо мягкую восковую лужицу, принимающую любую угодную хозяину форму, либо - если жертва достаточно сильна духом - сломанную противоречием личность. Но ты - не жертва. Ты человек, который вдруг понял, что принципы, которыми он руководствовался долгое время, нужно подправить. Не изменять себе в главном, а лишь подкорректировать. Главное все равно остается - как компас внутри.
Да. Десять лет подряд этот компас указывал на транспарант "Смерть цетам", а теперь... выясняется, что от этого принципа можно отказаться и жить дальше. Что еще я могу изменить, не теряя себя самого? Все происходит так незаметно, так плавно...
Трясу головой.
– Мы заболтались. Пришли духи смотреть, ну так давай.
– Запах уже проявился. Позволишь?
– Склоняется поближе - почти к самой границе личного пространства, - принюхивается и замечает удовлетворенно.
– Мне нравится. Такое впечатление, что у этого ястреба белые крылья. Тебе ид...
– прочистив горло, - подходит.
Белые? Ах да, миндальное мыло. Метафора. Бывают ястребы с белым оперением? Я не видел, хотя в кречатне мальчишкой завороженно торчал, пока не выгонят. Но раз подходит, хорошо.
– Эксперимент удался. Можно позаимствовать этот флакон, если завтра тебе все равно не ехать на официальную встречу?
Иллуми замирает, чуть ли не ладонью прикрывая духи.
– Н-нет, - извиняющимся тоном.
– Видишь ли, Эрик: этим составом пользуюсь только я.
– Я только открываю рот, чтобы взять свою просьбу назад, как к извинению добавляется объяснение, начатое издалека: - Помнишь тех газетчиков? Ты сердился, что я не предупредил тебя заранее о щекотливых вопросах. Это один из них.
– Задумчиво покусывает губу, медлит, явно подбирая формулировку.
– Если кто-то пахнет моим ароматом, это обычно означает, что он, э-э, взял его с моей подушки. Есть, конечно, вариант, что таким образом ты просто обозначил подчинение моей воле...
Перевожу с языка цетагандийца, озадаченного необходимостью говорить обиняками о вещах для него естественных, на обычный. "Все сочтут, что я с тобою сплю". Что ж, сам Иллуми больше не считает такой намек оскорблением; это раньше брезгливое "завели себе барраярца!" непременно требовалось гасить кровью. Остается выяснить, насколько оскорблен возможной непристойностью я. Привычно ожидаю от себя вспышки гнева... и неожиданно разражаюсь смехом.
– Не завидую идиотам, обвиняющих нас в том, в чем мы точно не грешны, - фыркаю, почему-то уверенный, что в этой ситуации мы союзники. Еще у меня на языке вертится предложение обсудить, как совместно свести урон его репутации к минимуму, но я его сглатываю. Я помню, насколько ревниво мой гем относится к любому посягательству на его прерогативу справляться с неприятностями самому. Что ж, цетские кумушки - не такой сложный противник.
– Лучше смеяться над сплетней, чем самим делать из себя посмешище, - соглашается Иллуми, облегченно выдохнув, когда не слышит от меня ни злости, ни приглашения поспорить.
– Кстати, - запоздало меня осеняет, - выходит, мое желание познакомиться с твоими ароматами весьма интимно? И... просьба порыться в шкафу тоже?
– Это где-то на грани между флиртом и обольщением, - честно признается он.
Оп-па. Это как удар под ложечку - выяснить, что все время я, оказывается, успешно с ним кокетничал. К черту сплетни, тут ситуация посерьезней. Неведение не освобождает от ответственности. Мне встать, вежливо сказать "спасибо" и поскорее пойти умыться, желательно с дегтярным мылом, чтобы уж наверняка отбить запах? То, что уходить не хочется, задачи не облегчает. Интерес к чужой личной жизни, острый до жадности, может сыграть со мной дурную шутку. А впрочем, что мне терять? Уж точно не невинность, мать ее за ногу. Чем скорее я дам гему Эйри неосторожный повод меня домогаться, тем проще мне будет, разругавшись, укатить с легкой душою в неизвестность. И не примериваться к Цетаганде, как к чуть подгнившему, но весьма привлекательному персику, который так и просится в руки.
– Любопытство меня погубит, - отвечаю расхожей фразой, не отвечая ничего.
Иллуми смотрит на меня, глаза в глаза.
– Твое любопытство носит академический интерес?
– Собираюсь ли я писать трактат "Быт и уклад жизни гем-лорда"?
– сопротивляюсь из последних остатков иронии.
– Ничуть. А хочешь узнать нечто другое, спрашивай конкретнее.
Долгая задумчивая пауза.
– Я тебе нравлюсь?
Куда уж конкретней!
– Ты мне интересен.
– Расшифровывая для себя самого: он мне симпатичен, с ним хочется общаться, он составляет большую долю моих размышлений, его прикосновения, как ни странно, приятны, и я доверчив с ним вне всяких границ разумного. Но он-то со своей цетагандийской колокольни имеет в виду другое, хочу ли я его?
Вопрос не смешной. После лагеря и господина коменданта секс с мужчиной - что в моей жизни и так случалось лишь пару раз, - привлекательным не кажется вовсе. Если я лягу с Иллуми в постель, случится одно из двух: либо, с большей вероятностью, будет неприятно и неловко, либо неким чудом (вариант, умением) мне сделают хорошо. Ничего страшнее разочарования обоим не грозит; он осторожен, а мое тело, увы, научено, как смягчить неприятные ощущения до переносимых. А если стыд и недовольство расшвыряют нас в разные стороны, это, может и к лучшему. Шоковая терапия, которая положит конец странной привязанности. Исцелюсь я от нее и уеду или успокоюсь и останусь, в любом случае я перестану дразнить его и смущать себя этим долбаным нечаянным флиртом.
Остался последний шанс сказать решительное "нет" и отправиться умываться...
– М-м... да. А я тебе?
Оно стоило того - хотя бы чтобы поглядеть на ошеломленное выражение на раскрашенной физиономии, сопровождающее ответное "да". Жаль, под гримом не видно, покраснел ли цетагандиец.
– Эрик!
– спохватывается он, но предостерегающее восклицание переходит в почти жалобное: - Не провоцируй меня.
– Не провоцирую, - киваю серьезно.
– Но нам стоило об этом поговорить. И о провокациях в том числе. И о том, что если тебе неудобно мое откровенное любопытство, терпеть ты не обязан. Можешь отказаться, скажем, от массажа.