Побег аристократа. Постоялец
Шрифт:
— Это ты меня выдала, не так ли?
— Не корчи из себя идиота. Сколько можно повторять? Тебе лучше бы одеться…
— Ты врешь! — закричал он, осененный новой идеей. — Я понял! Ты хочешь заставить меня уйти отсюда, потому и выдумываешь…
Но тут он осекся, метнулся к окну, заметив такси у края тротуара.
— Видишь вон там, впереди, дядьку у трамвайной остановки? Он из полиции…
Эли все еще не мог осмыслить положение. Налил себе стакан воды, прополоскал рот, сплюнул в раковину. Она
— Я все понял!
— Тем лучше! В таком случае одевайся…
— Ясное дело: ты меня выдала, чтобы получить награду!
— Кретин!
— Мне сразу надо было догадаться, когда ты меня заманивала в этот дом…
Она чуть не влепила ему пощечину, ее удержало только то, что он выглядел слишком ничтожным в этой потрепанной пижаме.
— Да оденься же!
— Я буду делать то, что вздумается. Одному Богу известно, что мне теперь вздумается!
И посмотрел на нее снизу, проверяя, какое впечатление произведет эта угроза. Но Сильви, по-прежнему в меховом манто, оперлась на подоконник, увлеченная тем, что происходило снаружи.
Накануне вечером ее вызвали в полицейское ведомство Брюсселя, где она предстала перед тремя мужчинами, один из них курил трубку. Инспектор, который уже допрашивал ее в «С пылу, с жару!», сидел на углу стола рядом с бельгийским комиссаром. И наконец, третий, тот, что без конца расхаживал взад-вперед, был инспектором из Парижа.
— Сядьте и объясните, почему вы нам солгали.
Она лишь мельком глянула на документы, разложенные на столе, но этой секунды ей хватило, чтобы заметить среди них фирменный бланк: Шарлеруа, «Кафе у вокзала».
Она сумела улыбнуться — без иронии, без вызова, просто по-дружески:
— На моем месте вы поступили бы так же…
Трое мужчин переглянулись. Им пришлось в свой черед ответить ей улыбкой.
К этой сцене Сильви готовилась последние три дня. Портье из «Паласа» видел, что она забрала чемоданы Нажеара. И не только портье, но и носильщик, который погрузил багаж в такси. На стоянку перед большими отелями обычно возвращаются одни и те же машины. Стало быть, им оставалось лишь взять след. Он вел в Шарлеруа, в «Кафе у вокзала», потом к дому 53 по улице Лавё.
— Он по-прежнему скрывается у ваших родственников?
— Этого я не знаю. Даю вам слово.
— Вы понимаете, что можете быть арестованы как сообщница?
Она похлопала ресницами, еще раз улыбнулась:
— Я поступала, как всякий бы поступил на моем месте. Мне остается только поклясться, что мои родители ровным счетом ничего не знали.
Вот и все. Трое мужчин снова обменялись взглядами. У них не было больше вопросов к ней. Они только не решили еще, оставят ее на свободе или нет.
— Идите! Но будьте готовы явиться по первому требованию.
— Мне можно съездить в Шарлеруа?
— Если вам так хочется, поезжайте.
Было одиннадцать вечера. Сильви понимала, что как только она уйдет, они позвонят в Шарлеруа. Если уже не позвонили. Она отправилась в «С пылу, с жару!», где едва успела вполголоса обменяться парой слов с Жаклин. Она танцевала. Пила шампанское с судовладельцем из Антверпена. И только когда забрезжил рассвет, сбросила вечернее платье, переоделась в будничное…
Эли злобно, ожесточенно сверлил ее глазами. Он видел ее профиль, волосы по-прежнему сияли на солнце, шелковые чулки плотно облегали стройные ноги.
— Оденься! — устало повторила она.
И поднялась, направилась к двери, плотно затворила ее за собой, прошла на кухню. Мать встретила ее вопросительным взглядом.
— Он одевается, — ответила она.
— Что он говорит?
Антуанетта тоже была здесь, ее глаза лихорадочно сверкали, сжатые губы стали тоньше:
— Что, по-твоему, он может говорить?
Девушка была явно на взводе. Валеско, спустившись к ним, налил себе рома. Это снова напомнило начало войны, когда мелкие повседневные условности обихода разом утратили значение.
— По-прежнему стоит как вкопанный! — доложил румын. — Только нос уже не такой красный, как-никак солнце пригревает…
Он посмотрел на часы: половина десятого. Но кастрюля все еще не стояла на огне. Мадам Барон больше не помышляла о чистке овощей.
— Лишь бы твой отец не проснулся! Антуанетта, ты не сходила бы посмотреть на него, а?
Антуанетта послушно вышла, ступая на цыпочках.
— Вы считаете, ничего больше сделать невозможно? — пролепетала мадам Барон, отводя глаза.
— Главное, ничего и не надо делать! — отрубила Сильви.
— Если бы не тот полицейский за домом… — пробормотал Валеско. — Но они приняли все меры…
Порой кто-нибудь вздрагивал — ему слышался шум из комнаты Эли.
— Я-то знаю, что сделал бы на его месте, — добавил Валеско, помолчав.
Мадам Барон заглянула ему в глаза:
— Что, что бы вы сделали?
Жестом он показал, что пустил бы себе пулю в лоб. Мадам Барон застонала и плеснула себе рому. Присутствующие не отдавали себе отчета, что все время выпивают, однако бутылка уже опустела наполовину. Вошла Антуанетта:
— Папа спросил у меня, который час. Я ему сказала, что всего восемь, и он снова задремал.
Обе женщины старались не смотреть на Сильви, которая одна из всех оставалась спокойной. Моисей, напротив, то и дело исподтишка поглядывал на нее и тотчас снова отводил глаза.