Побег куманики
Шрифт:
декабрь, 28
о чем я думаю? глядя на барнарда, я думаю о том, что меняют его рисунки на коже в жизни владельца этой кожи
в больнице мне давали чернильные пятна на листах бумаги, мол, какие существа мне там видятся, я придумывал гарголий и грабли, даже целующихся горлиц, просто от скуки, все на букву г
вот эта стрекоза у меня под лопаткой — она нарисована для лукаса, и она многое меняет, хотя теперь-то я знаю, что лукаса нет, что он сам лукавая стрекоза с чернильным брюшком, но в первый день, когда барнард рисовал ее жгучими алыми чернилами, мы этого не знали, верно?
я слышал, что у китайцев считалось, что очертания города на карте предсказывают его судьбу
китайский город, напоминавший карпа, был однажды захвачен соседним городом, чьи границы смахивали на рыболовную сеть
а если бы мы с барнардом нарисовали жука? или медуницу?
январь, 4
баттута, тросточка, вот что у меня в руках, такой штукой отстукивали такт для оркестра или хора, прямо по полу
дирижерская летающая палочка — не то, нужно стучать по дереву, чтобы не сглазить музыку
я стою на углу с тросточкой, но без оркестра, после той поездки к лукасу у меня что-то с левой ногой, она стала тяжелее правой и запинается о каждую трещину
я работаю с магдой и чесночком четвертый день и кое-что узнал
женщины еще хуже, чем я думал, это раз мужчины бывают хуже женщин, это два все люди, которых ты хотел увидеть, встречаются тебе рано или поздно, это три
январь, 6
я потом напишу, что барнард сказал, а сон был такой я тороплюсь, я быстро прохожу по коридору отеля, застланному малиновым ворсистым ковром, скрывающим шаги, мне нужно лечь рядом с женщиной, сейчас же! прижать лицо к ее острой ключице, вдохнуть ее запах — трава и чуть подгоревшее молоко, разжать свои онемевшие челюсти, рассказать ей про тех троих, в клинике, прокричать ей про трех австрийских недоучек, трех осоловевших буршей, трех лабораторных уродцев, которых я хотел бы душить долго, медленно, не сразу переламывая им жизнь, а выпуская ее по сдавленному вздоху, по капле слюны, за то, что они сделали с моей жизнью, за то, что они сделали
я достаю ключ и открываю дверь, да, у меня есть ключ от ее двери, это стоило мне ровно сотню местных лир, в номере темно, жалюзи крепко держат уличный шум, слышно только поскрипывание часов и ее дыхание, слишком тяжелое, беспокойное, бедная моя девочка, я нащупываю журнальный столик, наливаю воды из графина, разбужу ее и дам розовую таблетку, из тех, что она считает горькими, но они дают покой, прохладную кожу и безразличие
я подхожу к постели, одеяло сброшено на пол, она заснула поперек кровати, но что это? дверь снова открывается, человек, который входит, не видит меня, я успел прижаться к стене, он натыкается на столик, слепо шарит руками, звякает молния, мои глаза привыкли к темноте, я наблюдаю его движения, он разделся и подходит к спящей — сейчас я брошусь на него! я убью его! это насильник, маньяк, я нащупываю за спиной металлическую ножку торшера, сейчас она закричит, пусть она закричит, мне будет приятнее убить его
но что это? он ложится рядом с ней, утыкается лицом в нее, женщина открывает глаза, да — я вижу, как ее глаза и зубы блеснули во тьме! я хочу закричать, но рот сводит судорога, я направляюсь к дверям, очень долго, медленно, тысячу лет, за тысячу лет они успевают многое, дверь закрывается без скрипа, на двери керамическая табличка с бело-розовым соцветием, олеандр! так называется ее номер, в этой гостинице у всех комнат цветочные названия, о, это греческое имя, такое же многозначительное, как у нее самой, nerion — означает влажный, я хороший врач, меня обучали латыни и греческому, если листья этой душистой дряни заварить как чай и выпить, то сначала заболит живот, потом польется кровь из верхних и нижних человеческих отверстий, страшно и тяжело забьется сердце, откажут глаза, потом пульс утихнет понемногу, и сердце остановится
впрочем — даже чаю пить не нужно
можно просто разжечь камин олеандровым хворостом, и закрыть поплотнее окна и двери, и запереться наключ, и записку оставить, и там перечислить их ненавистные имена, всех троих
нет! пятерых! и все, все, все станут их презирать за то, что эти трое, нет! пятеро! сделали с моей жизнью
Лондон, двадцать второе декабря
Надья вернулась, смуглая, как малайская горничная Девенпортов.
Но записать я собирался нечто другое.
Когда я встречаю Надью после работы, то обычно выпиваю бокал вина в кафе Стренд напротив адвокатской конторы, не люблю заходить в чужие офисы и разглядывать марципановых секретарш. Так вот, сегодня в Стренде раздавали рекламу новых авиалиний, не то ирландских, не то шотландских, дешевых до неприличия.
Первым пунктом в графе сегодняшние горячие предложения стояла Мальта за 90 фунтов.
Вот тебе, Оскар Тео, и рука судьбы!
Так что я взял и рассказал Надье всё об Иоанне Мальтийском. Всё-всё, на самом деле всё. Даже не предполагал, что она так быстро вспыхнет и загорится. Второй день слышу только про мальтийского сокола, погреба с сокровищами, код да Винчи, маятник Фуко и тому подобную девическую ерунду.
Лондон, двадцать третье декабря
И зачем? А затем, что все невыносимо однообразно, как если бы тебе в стотысячный раз показывали один и тот же учебный фильм про тычинки и пестики. Я бесконечно устал от повсеместной, набивающей оскомину открытости и доступности. Я устал от понимания, от смыслов и их бесконечного бестолкового совокупления.
Тайна? Какая же может быть тайна, если в этом мире просто нечему и некуда меняться!
В детстве еще существовала вера в то, что на свете есть место, где ты внезапно станешь другим.
Но, по сути дела, эта вера основана на страхе остаться тем, кем ты уже являешься.
Потому что нет на свете более отвратительной вещи, чем привычка постоянно быть самим собой.
И поэтому приходится постоянно лгать самому себе, ведь единственный способ выжить — это получать хоть какое-то удовольствие от собственной лжи.
То: info@seb.lt, for NN (account XXXXXXXXXXXX)
From: joannejordi@gmail.com
С Рождеством!
Это письмо будет коротким, считайте его новогодней открыткой.
Вчера весь вечер читала «Исландские легенды и предания» Иона Арнессона. Много думала, как говорят мои лукавые студенты.
Знаете ли вы историю о девочке в вильнюсской больнице, которая рассказала Мозесу о руне thorn, или, как ее называют в других источниках, Thurisaz ? Увидев его в первый раз, она немедленно сообщила Мо его руну и нарисовала магический крючок на ладони.