Побег
Шрифт:
Тут в свою очередь князь побледнел от гнева.
— Так это, значит, — сказал он, отчеканивая злобно слова, — не вашу только лошадь, а и мою девку украли. — Ведь вы продали мне ее!
— Ах, князь!
— А за чужим имуществом смотреть надо, не кучер ваш растяпа, а вы сами — вдруг закричал князь, теряя самообладание. — Они из-под носа у вас ушли, я сейчас видел их.
— Да, чорт возьми! — вмешался выбежавший на ссору барон. — Чем ссориться, в погоню скорей, господа. Вы, князь, на коне; где вы их видели?
Но князю хотелось выговорить до конца свое раздражение перед Кулибиным.
— А
Он взмахнул хлыстом, дернул поводья и, уже вылетая за ворота, крикнул:
— Даю вам слово — найду ее, и уж тогда не гневайтесь— без всякого обмена возьму себе. Судом хоть ищите.
Между тем, Ласка мчалась берегом Волги, неся своих двух измученных, ошалелых всадников. Солнце давно взошли. Жизнь началась, и эта скачка становилась с каждой минутой опасней и опасней. Попадались навстречу крестьяне, с изумлением оглядывавшие мчавшихся безумцев. Любой из них мог указать помещику, который, несомненно, пустится вдогонку, их след. К тому же лошадь начинала уставать, тяжело дышала и спотыкалась.
Только там по ту сторону Волги, мыслилась беглецам возможность спасения, где-нибудь среди кочующих киргизских племен или еще дальше, в сибирской тайге, где-нибудь далеко, далеко; где именно, они и не представляли себе. Но надо было уйти, уйти во что бы то ни стало, от лютости господ, которая теперь, после их побега, грозила им ужаснейшими мучениями, разлукой, а быть может, и смертью.
Ефимка остановил Ласку, соскочил на землю и снял с лошади полумертвую от усталости Федосьюшку.
— Есть силы еще?
— Найдутся, — сказала Федосьюшка. Ефимка ласково провел рукой по взмыленной шее Ласки и гикнул, чтобы испуганная кобыла бросилась дальше. Она встрепенулась и мелкой рысью побежала прочь, нюхая воздух.
Ефимка спрятал уздечку за пазуху, оглянулся во все стороны и, схватив сестру, повлек ее по крутому обрыву к реке. Посредине реки плыли баржи, на берегу было тихо, маленький ручей журча стекал в реку, образуя болотистое место, где росли камыши.
— Иди тихонько, не топчи травы, — прошептал Ефимка. Он осторожно раздвинул камыши и пробрался в самую их середину. Оба опустились прямо на болотистую почву, закрытые со всех сторон шелестящими высокими стеблями. Обоим хотелось пить. Холодная вода ручья показалась им необычайно вкусной.
— Теперь ждать надо, — прошептал Ефимка, обнял сестру, тесно прижавшись к ней, и оба измученные, усталые заснули.
Уже к полудню вся округа знала о бегстве двух дворовых из кулибинской усадьбы. Все было поднято на ноги. Неистовствовал Кулибин, чувствовавший себя обманутым и князем и своими людьми, неистовствовал и князь, которому, в особенности после пропажи Федосьюшки, захотелось найти ее во что бы то ни стало, главным образом, чтобы наказать Кулибина, этого дурака, не умеющего беречь собственное добро. Оба бросились по следам Ласки. Многие видели утром двух мчащихся на неоседланной лошади людей, многие могли указать и направление их бегства, по берегу реки. Но Ласку удалось найти только к вечеру, пасущуюся в поле без уздечки. Она все еще тяжело дышала после бешеной скачки, и, увидав ее, Кулибин всплеснул руками.
— Испортил лошадь, негодяй, совсем испортил. Погоди, ответишь ты мне за нее и за весь сегодняшний денек.
Злоба его на беглецов росла с каждым часом. Несколько раз в течение дня, он съезжался с князем, который так же, как и он был неутомим в поисках и поднял на ноги всю многочисленную дворню. Князь и Кулибин смотрели друг на друга злобно, но объединенные общей целью, перекинулись несколькими словами:
— Никаких следов?
— Никаких.
— Через Волгу переправились.
— Не может быть — их бы видели.
— Ночи ждут где-нибудь.
— Дозорных на лодках поставлю, — сказал князь.
— И я поставлю, — сказал Кулибин, и они разъехались.
К вечеру голод и сырость измучили Федосьюшку и Ефимку. Платье на них промокло насквозь. Они жевали корешки растущих на берегу трав.
— Ну, — сказала Федосьюшка, — чем здесь помирать, надо что-нибудь придумать. На утро в город знать дадут, народ пригонят.
— Через Волгу надо, — сказал Ефимка, глядя на расстилающуюся перед ним темневшую реку.
— Через Волгу, — повторила Федосьюшка, — да только как?
Как бы в ответ на их слова тихий всплеск весел раздался почти у самого берега, и лодка проплыла недалеко от них. В лодке сидело трое людей, на одной из скамеек стоял фонарь.
— Причалим тут, — сказал голос, — а как совсем потемнеет, выйдем на середку сторожить. Обязательно они где-нибудь здесь кроются.
— Не уйти им, сердечным, — сказал другой голос со вздохом.
— Где ж уйти: по всему берегу сторожат, почитай, лодок двадцать.
— А уж и храбрая же нонче молодежь пошла, — подхватил другой, — кабы моя воля, сам бы их на тот берег перевез.
— Перевез, — передразнил его первый: — князь те перевезет. Коли, говорит, не найдете беглых, лучше вам на свет не родиться. Жалей, не жалей а своя рубашка ближе к телу.
Голоса замолкли, и лодочка, шурша в камышах, причалила в нескольких шагах от Ефимки и Федосьюшки. Люди соскочили на берег.
— Поужинаем что ли? — сказал один из них.
Голодным Ефимке и Федосьюшке пришлось слушать, как закусывали на берегу их близкие соседи, лениво переговариваясь.
— Соснуть бы.
— Соснешь и, того гляди, проворонишь.
— Не проворонишь! Другие усторожат. Эк ты до княжеских дел ретивый!
— Свою спину жалею, — проворчал голос.
— Полчасика и отдохнуть, чай, можно.
Понемногу люди стали умолкать, — повидимому, они решили позволить себе короткий отдых. Минуты шли за минутами. Федосьюшка и Ефимка сдерживали дыхание и охватившую их дрожь.
— Ну, — сказал, наконец, Ефимка едва уловимым шопотом и беззвучно поднялся на ноги. Федосьюшка раздвинула камыши. Лодка привязанная веревкой к торчащей из воды коряге, стояла тут же; трое людей спали на берегу. Дрожащими руками отвязали веревку. За храпом спящих не было слышно тихого всплеска опускаемых в воду весел.