Побежденный. Рассказы
Шрифт:
— А без этого что, уснем?
Принц Кертнер-Четтервиц услышал плач младенца, и взгляд его водянистых глаз утратил сосредоточенность. Не переставая играть сложный квартет, он посмотрел вверх с грозным выражением примадонны, заметившей храпящего в глубине зала. Бремиг с улыбкой обратился к Гансу:
— Мы вознамерились покорить мир, установить свои порядки, однако сидим здесь, с восемнадцатью патронами на троих, и нас удерживает от их использования международное право, которое мы начинаем уважать, когда нас теснят к нашим границам.
Ганс, как и предвидел Бремиг, поднял взгляд. Его правый налитый кровью глаз
— Кто спрашивает вашего мнения? — произнес он.
— Даруйте мне необходимую свободу говорить, что думаю, герр майор, — насмешливо взмолился Бремиг. — Пожалуйста, прошу вас.
Раздражение Ганса перешло в жгучую ненависть, главным образом оттого, что он не представлял, как реагировать на это каверзное нарушение субординации.
— Я бы истратил свои патроны на вас, — сказал он, — с большим удовольствием.
— Урра! — воскликнул Бремиг. — Мы воссоздадим старый Гейдельберг здесь, вдали от дома, потому что сердца наши разрываются. Будем стрелять друг другу в сердце в нашей традиционной манере, дабы положить конец этой невыносимой боли. За неимением настоящего кровожадного немца рефери будет наш утонченный австриец. Мы обретем Геройскую Смерть в этом будуаре, дома в газетах наши фамилии поместят в черную рамочку и напишут: «Это было неизбежно».
— Дети, дети, — взмолился принц, — почему вы не можете думать о приятном, к примеру, о замечательных довоенных временах, когда Вена была Веной и еще существовали евреи, которым можно было грубить. Громадная ошибка гонений на евреев стала мне мучительно ясна. Теперь нам приходится грубить друг другу.
— Ложитесь спать, — сказал Бремиг. — Если не будете заботиться о себе, у вас не хватит сил на очередное отступление.
— Вы отвратительны, — сказал принц. — Вот, послушайте — это Оффенбах.
— Еврей, — сказал Бремиг.
— Гений, — ответил принц.
— Это невыносимо, — пробурчал синьор Буонсиньори; руки его были заняты вопящими малышами.
— Ради всего святого, не жалуйся, — взмолилась Елена. — Я слышу звяканье бутылок. Немцы наверняка найдут граппу. И один Бог знает, в какое настроение придут.
По оконному стеклу стукнул брошенный камешек. Донельзя взволнованный Буонсиньори положил детей на одеяло, бросился к окну и отдернул штору.
— Dio [11] , что там еще? — простонала готовая расплакаться Елена.
На улице стояла темная фигура.
— Пссс, Фебо! (Синьора Буонсиньори звали Феб.)
— Che с'е? [12]
— Vieni alle Vecchie Piume, urgentissimo [13] .
— Ma… [14]
11
Господи (ит.).
12
В чем дело? (ит.).
13
Иди к Старому Плюмажу, немедленно (ит.).
14
Но… (ит.).
— E imperativo [15] .
И темная фигура бесшумно исчезла.
Синьор
— Ты никуда не пойдешь, — сказала Елена.
— Е imperativo, — ответил Буонсиньори.
— А как выйдешь из дома, когда внизу немцы?
— Меня им не остановить.
— И оставишь меня с детьми, isolata, abandonata? [16]
— Я должен повиноваться приказу Consiglio Superiore de la guerra di San-Rocco [17] .
15
Это приказа (ит.).
16
Одинокой, покинутой (ит.).
17
Верховного военного совета Сан-Рокко (ит.).
— Что проку от вашего Consiglio Superiore de la guerra? Все они прячутся по кустам, ждут прихода союзников и кормятся нашими скудными припасами.
— Оставь свои нападки, — произнес синьор Буонсиньори, угрожающе подняв руку. — Это будущие национальные герои. Я должен занять место в их рядах.
— Но не в час же ночи!
— Для Consiglio Superiore de la guerra di San-Rocco время суток ничего не значит. Об удобствах надо забыть. Когда наконец пробьет час, каждый должен находиться на своем посту, — заявил он, натягивая брюки.
— Спокойной ночи, — сказал синьор Буонсиньори, поцеловав детей на прощанье. — In tempo di guerra [18] никогда не знаешь…
Елена расплакалась при виде такого героизма, а ее муж решительно вышел на цыпочках из комнаты.
Синьор Буонсиньори благоразумно решил не пытаться выйти из дома незамеченным. И еще не входя к немцам в комнату, стал свистом звать собаку.
— Уходите? — спросил Бремиг.
— Собака хочет облегчиться, — ответил Буонсиньори. — Фольгоре, vieni, vieni [19] .
18
Во время войны (ит.).
19
Пошли, пошли (ит.).
Немцы поглядели на крепко спящего пса.
— Собака спит, — заметил Ганс, — притом вам прекрасно известно, что ночью выходить на улицу запрещено.
— Поверьте, своего пса я знаю лучше, чем сам себя, и даже если кажется, что он спит, облегчиться ему очень хочется. Он так хорошо воспитан, что не просится сам. А что до выхода на улицу, то ведь наши доблестные союзники не лишат бедного итальянского пса возможности облегчиться цивилизованным образом. Фольгоре, Фольгоре, vieni far pipi.
Все поглядели на пса. Тот потянулся, зевнул и безнадежно расслабился, чтобы заснуть снова.
— Мне совершенно ясно, — сухо произнес Ганс, — что собака не имеет желания облегчиться и что ваше желание выйти из дома в этот ночной час весьма подозрительно.
— Послушайте, — настаивал Буонсиньори, — пес до того напуган видом стольких, пусть и желанных, гостей в доме, что его реакция даже на самые обычные желания несколько затруднена. Фольгоре, viene.
Фольгоре приоткрыл желтый глаз и закрыл снова.