Побочный эффект

Туринская Татьяна

С Сергеем было намного проще. Не столь затейливо, зато не в пример результативнее. И… приятнее. Да, приятнее. Ближе. Лучше. Роднее. Дороже.

Очень скоро запах туалетной воды приелся и стал раздражать. Это днем Ира любила этот запах. Вечером же, в постели, предпочитала запах свежевымытого тела, смешанный с ароматом пенки для бритья — такой мужской и возбуждающий запах чистоты. И чтобы непременно едва уловимо пахло бензином и машинным маслом — именно так пахло от Сергея по вечерам.

А еще ей никогда не приходилось стаскивать с Русакова противную скользкую пижаму.

***

Уже

почти четырнадцать лет они прожили вместе. Вроде и привыкла Паулина к этому мужлану, а полюбить так и не смогла. Боялась. Мстила ему мелко и даже мелочно. Но не любила. А раз не любила — то и не дорожила.

Грубый, хамоватый офицеришка, не отличающийся ни умом особенным, ни покладистым характером. На службе Николай, возможно, был хорошим командиром. Возможно, отличным подчиненным для вышестоящих по званию. Кто знает: может, начальство его так страшно долбало на службе, что дома ему непременно хотелось на ком-то отыграться? Или же давно вошло в привычку измывательство над подчиненными? Но в семье он неизменно был тираном и деспотом. Паулина с Вадиком старались не давать ему повода для критики, но Николай все равно находил, к чему придраться, и устраивал для домашних муштру похлеще, чем новобранцам на плацу.

Любить морального урода может только моральный урод. Паулина же всегда причисляла себя к нормальным людям. Испытывая к мужу очень странный симбиоз чувств из ненависти, привычки, страха, и необъяснимого удовольствия от мелких ему пакостей и следующих за ними наказаний, всю свою любовь она сосредоточила на сыне.

Теперь уже не верила собственным воспоминаниям. То, что во время беременности нерожденное еще дитя вызывало в ней лишь море негативных эмоций, нынче казалось плодом фантазии. Может, и перечеркнул ребенок ее надежды на возвращение к нормальной звездной жизни, но взамен подарил нечто значительно большее.

Никогда раньше она не знала такого родства душ. Казалось, Вадик — не сын ее, а сама она, каким-то чудом вернувшаяся в детство. Вадик рос, и росла любовь матери к сыну. Паулина любила его настолько сильно, что от прикосновений к нему, совершенно невинных, или почти невинных, получала невыносимое, до слез и дрожи, удовольствие.

Она буквально купалась в любви к сыну, в его любви к себе. Когда-то мир был благосклонен к Паулине Видовской, и тогда ей никто не был нужен, кроме себя самой: хорошенькой, знаменитой, всеми любимой. Однако все изменилось: мир, такой добрый вчера, стал вдруг хмурым и злым. Лишь с появлением Вадика тучи рассеялись. Но свет нес только сын — в остальном мир по-прежнему оставался жестоким к вчерашней избраннице судьбы.

Как ей было не любить его? Любить — слабо сказано. Паулина его обожала. Обожала тискать его, целовать. Обожала нашептывать ему в ушко, какой он замечательный и сладкий. Обожала прижимать к себе, и вспоминать, как нежно, будто теленок, сосал он когда-то ее грудь. Обожала щипать за попку — упругую, еще по-детски округлую. Щипать мягко, аккуратно, чтобы доставить сыну не боль, пусть даже пустячную, а сплошную приятность. Обожала смачно, по-взрослому, целовать в губы: с некоторых пор это стали единственные поцелуи, доступные ей — не с Николаем же, чурбаном, целоваться? Обожала их игры в красоту. В эти моменты сын и мать становились близки как никогда, хотя и без того, кажется, были друг другу ближе некуда.

Вадик

был красив с младенчества. Но не за это Паулина любила его. Хотя его красота ей очень даже импонировала. Потому что это ее красота. Пусть он похож на Черкасова — это все равно ее красота. Ее сын. Весь ее. Это она его родила. Она создала эту красоту. Значит, и принадлежать он может только ей одной. Безраздельно.

Сын взрослел, и мать стала ловить себя на ревности: когда-нибудь придет день, и у него появится жена. Какая-то хищница уведет у Паулины ее сокровище. Уже не маму Вадик станет любить. Смывать с него взбитую сметану станет не мама.

Пережить появление соперницы будет нелегко. Но Паулина найдет в себе силы. Она сможет полюбить его избранницу — это единственный шанс не потерять сына. Ради него она вытерпит все. Если уж она умудрилась столько лет терпеть рядом с собой его отца — выдержит что угодно. Потому что она любит сына. Очень любит.

И сын отвечал ей такой же любовью. Паулина чувствовала — он тоже без ума от нее. Никто ему не нужен, кроме мамы: ни отец, ни друзья. Только наедине с матерью Вадик выглядел счастливым. И это сыновье счастье Паулина воспринимала наградой за сорванную карьеру, за бесконечные издевательства придурка-мужа. Ее страдания были оправданы и окуплены сторицей: у нее был Вадик!

Любовь, тишь да гладь в доме царили до десяти вечера, пока на пороге не объявлялся уставший и по обыкновению злой, как черт, Николай.

Днем мать с сыном, казалось, напрочь забывали о существовании мужа и отца вплоть до того момента, когда он напоминал о своем присутствии в их жизнях вечно недовольной физиономией. Смех и веселье моментально сменялись напряженным молчанием. Вадик старался побыстрее умыться и юркнуть в постель, пока отец не придрался к чему-нибудь. А уж если не успевал, и отец находил его не слишком аккуратно поставленный у входной двери ботинок, или же считал, что брюки сына висят на стуле недостаточно аккуратно, или портфель стоит не точно по центру стула, а чуточку скривился влево — это были веские основания для скандала.

Сначала разъяренный отец хлестал сына по щекам, обзывая при этом самыми унизительными словами. Войдя в раж, Николай распалялся все больше, и бальная брань с пощечинами уже казалась ему слишком легким наказанием. Тогда в ход шли кулаки. Но даже в пылу воспитательного процесса он не забывал, что следов на лице воспитуемого оставаться не должно, а потому бил, предварительно намотав полотенце на руку. Ну а уж после, для самоуспокоения и по привычке, заставлял отжаться пятьдесят раз: как он говорил, для здорового сна.

Мама вмешивалась в их разборки, стараясь угомонить разбушевавшегося супруга. Не тут-то было. Во-первых, в пылу борьбы Николай не слишком разбирал, в какую сторону направляет кулак, так что и защитнице иной раз доставалось не меньше Вадика.

А во-вторых… Во-вторых, после ее вмешательства Вадиму было еще хуже. Что физическая боль? Потерпел и забыл. А чудовищное унижение матери было для него самым страшным наказанием.

Полночи мальчик страдал, прислушиваясь уже не просто к скрипу кровати за стеной, а к тяжелому дыханию матери, к тяжким ее вздохам и стонам. И, словно мало было насильнику физических унижений, страшные слова, произнесенные шепотом: 'билять такая!'