Побочный эффект
Шрифт:
Она действительно ничего не помнит!
Не помнит!!!
Как ей рассказать о том, чем они занимались?
Он-то думал, что мама хотела сделать ему приятное — они ведь всегда делают друг другу приятное. Просто вчера она показала ему кое-что новенькое. То, что должны знать только взрослые. Потому что Вадим и есть взрослый.
Как объяснить, что ничего страшного не произошло? Она же любит сына, и он ее любит — значит, ничего позорного и постыдного не произошло. Просто мама делала ему приятно, очень приятно. Что тут страшного?
И
Разве мог Вадик рассказать об этом маме? Чтобы было стыдно и ей, и ему самому?
Он-то стыдился бы лишь того, что не смог толком отблагодарить маму, что такой еще неловкий и неумелый. Но она?! Она ведь придет в ужас не от его неловкости, а от того, что смогла позволить себе запретные отношения с сыном.
Глупости! Кто сказал, что такие отношения между матерью и сыном непозволительны? Мама — самое чистое и светлое, что может быть в жизни сына. И эти отношения… Вадим знал, что они называются сексом, но даже про себя не отваживался употребить это слово. Эти отношения потому и зовутся мерзким словом 'секс', что изначально построены на запретной близости двух чужих людей. Чужой человек не может вторгаться в чужого! Это — грязь и мерзость.
А между матерью и сыном разве могут быть какие-то запреты?
Что постыдного произошло вчера? Разве Вадик раньше не принадлежал маме весь, до мизинчика ноги? Разве раньше она не целовала его везде? Он ведь весь — ее и только ее! И мама — его! Вся-вся — вчера между ними не осталось ни малейшей преграды.
Но это знает Вадим. Это он понимает: то, что произошло вчера, было истинной красотой. Почти истинной — к безмерному своему стыду, он не смог отблагодарить маму так, как она того заслуживала. Все-таки он еще не полноценный мужчина, а юноша, ставший лишь на первую ступеньку в мужской иерархии. Но он исправится, непременно исправится! Только бы мамочка дала ему второй шанс — тогда он не сплохует.
Как отнесется к произошедшему мама, если узнает? Поймет ли, что это — истинная красота, о которой она так часто говорила сыну? Может, и не это имела в виду, но Вадим понял ее слова именно так. Вернее, это вчера он понял, что такое истинная красота.
А мама? Поймет ли мама?
Поймет, наверняка поймет! Ведь их отношения и до вчерашнего вечера были особенными. И маму они не только устраивают — ей очень нравятся их игры в красоту. Ей нравится купать почти уже взрослого сына. Она любит его — Вадим нисколько в этом не сомневается. Она не пропускает ни единого участка его тела. Пусть маска наносится лишь на лицо и торс — мама непременно обмывает и нервно подрагивающий 'краник'. Говорит, что гигиена должна быть полной, а интимные места нуждаются в особенном уходе.
Не меньше ей нравится, когда Вадим смывает с нее остатки сметаны. Он, правда, не отваживается заходить так далеко,
Тем не менее, Вадим по наитию понимал — об их с мамой играх не должен знать никто посторонний, даже отец. В первую очередь отец!
Понимал, что должен скрывать эту сторону их с мамой отношений, но не понимал, почему. Они с мамой — одно целое. Он — плоть и кровь ее. Он весь — каждый его пальчик, каждая волосинка, каждая родинка — сотворен из ее клеток, из ее 'стройматериала'. Тогда что же тут постыдного?!
Постыдного не находил. Однако тайну хранил, хотя мама и не просила об этом.
А эту, вчерашнюю, тайну он не откроет даже маме. Он просто будет знать, что маме их вчерашняя игра тоже обязательно понравилась бы. Но она была бы смущена. Потому, что… Просто — она была бы смущена, несмотря на то, что игра эта доставила удовольствие им обоим.
Тогда и не стоит ей ничего говорить. Не нужно ее смущать. Вадик просто будет ее любить. Безумно. Вечно.
— Не волнуйся, мамочка. Вчера был замечательный вечер. Ты была веселая и смешная, рассказывала истории про свое детство. Я никогда тебя такой не видел, мамуль. Не беспокойся. Ты не умеешь делать что-то плохое. Я тебя люблю.
Та вздохнула с видимым облегчением.
— Но ты все-таки не говори папе. Ему не нравится, когда я такая веселая.
— Не скажу, мамочка, не бойся. Я никогда ему ничего не скажу.
***
Женя перебралась к Русакову настолько 'потихоньку', что никто и не заметил, когда же это произошло.
Они не обсуждали, жить ли им вместе. Сергей не предлагал ей ни женитьбы, ни чего попроще. Все произошло будто само собою. Пока Маришка жила у подружки на даче, ему не от кого было скрывать любовницу. А когда дочь вернулась домой, готовясь к отъезду в Ялту, оказалось, что в доме полно Женькиных вещей. Как-то так получилось, что приезжала она к нему в двух кофточках, утром уходила в одной. На следующий вечер прихватывала с собой платье, которое и надевала с утра, а брюки с маечкой оставались аккуратно сложенными на пустой полке шифоньера, где еще так недавно лежали Ирины вещи.
Нельзя сказать, чтобы Маришку радовало появление в доме постороннего человека. Но и особых 'фырков' в сторону новоявленной мачехи не демонстрировала. Любовницу отца Марина приняла, как неизбежное зло. На отца не сердилась. В ее понимании ответственность за все произошедшее полностью лежала на матери.
Женя поехала с ними и к морю. Русаков и сам не мог бы сказать, как это вышло. Просто сказала:
— А давайте я с вами поеду. Должна же рядом с вами быть женщина, а то тебя, Сереж, арестуют, приняв за Маришкиного любовника, растлителя малолетних.