Побочный эффект
Шрифт:
Оставалось искать утешения на стороне. Вадим несколько раз пробовал забыться в объятиях ровесниц. Недостатка в доброволицах не испытывал: только свистни — девки валом бегут на симпатичную мордашку. Однако результат каждый раз был плачевным: не реагировал 'краник' на посторонних дам, как бы те ни старались.
Мучительны были такие провалы Вадиму — ужасно стыдно мужчине чувствовать половую беспомощность, пусть даже знаешь, что больше не встретишься со свидетельницей своего позора. А потому эксперименты пришлось прекратить: чужая баба — не выход. Ему нужна
Ирония судьбы — двадцать два, а он уже практически евнух.
Не сказать, что без секса невозможно прожить. Возможно. Наверное. Даже когда тебе чуть за двадцать. Нужно только сделать так, чтобы не было рядом объекта страсти. А в самом крайнем случае, когда уж совсем невтерпеж, использовать собственные руки. Главное — не видеть маму. Тогда, наверное, будет легче.
Вадим снял квартиру. Попробовал жить вдали от мамы. Но в первую же субботу примчался к ней: лучше видеть, но не иметь возможности прикоснуться, чем не видеть совсем.
Мука адская. Он проклинал немощного отца: что ж ты пыхтишь еще, сволочь? Для кого? Зачем? Кому ты нужен? Сыну? Вот уж нет. Жене? Тем более! Вадим ни за что не поверил бы, что мама дорожит отцом. Она ненавидит мужа точно так же, как его ненавидит сын.
Но отец упорно цеплялся за жизнь.
Конец мучениям настал лишь спустя три бесконечных, трудных года.
Отец не умер, нет. Напротив: вычухался. Чуть волочил ногу, рука висела плетью. Характер стал еще более сволочным, если только это возможно. Днем и ночью орал на маму. Если приходил Вадим — в его сторону неслись откровенные маты.
Удивительное дело — мама после болезни отца стала еще краше, еще свежее. Или Вадиму это лишь казалось? Потому что видел ее редко, скучал до боли. И по Паулине истосковался. Как ему не хватало ее диких выходок!
И вдруг, когда уже совсем отчаялся, жизнь изменилась к лучшему. Не так, как бы ему хотелось, но фортуна повернулась к Вадиму вполне приемлемой стороной.
Вместе с новой работой нашел и новую радость в жизни. Трудно поверить, что чужие друг другу люди могут быть до такой степени похожи. Правда, мамина копия была чуть моложе и бледнее оригинала, но это была качественная копия, о чем немедленно просемафорил 'краник'. Это был выход.
***
— Для меня он был суррогатом: коль уж не осталось надежды на счастье, пусть рядом будет хотя бы его подобие. И не подозревала, что сама стала для него таки же суррогатом! Копией. Приемлемым компромиссом. А я-то, дура, уши развесила. Вот почему он всегда утверждал, что только рад был бы еще большей разнице в возрасте. Чтобы я еще больше была похожа на оригинал, на его драгоценную мамочку-нимфоманку!
Самолет дрогнул многотонным телом, выпуская шасси. Скоро посадка, а Ирина еще не успела рассказать самое главное, самое страшное. Неужели оно так и останется в ней, невысказанное, разрывающее душу?
Заторопилась, заговорила, глотая окончания, захлебываясь недавним ужасом, выплевывая горькую правду.
***
Военное
Николай периодически подлечивался в госпитале. Как порядочная супруга, Паулина ежедневно навещала его, балуя домашней едой.
В один из вечеров, возвращаясь из клиники, решила устроить сюрприз сыну с невесткой — незапланированный визит. Нужно поддерживать родственные отношения, чтобы Ирина не чувствовала себя отвергнутой родителями мужа.
Ирину она воспринимала двояко. С одной стороны — кому понравится невестка, годящаяся тебе в младшие сестры?
С другой… Черт его знает, как объяснить то, что объяснению не поддается? То, в чем Паулина сама не могла разобраться. Возраст Ирины как бы стирал несколько лет разницы между матерью и сыном: Паулине болезненно хотелось быть ближе к нему, хотя бы таким замысловатым образом.
А главное — Ирина поразительно была похожа на Паулину, и это не могло не льстить. Выходит, для Вадика существует лишь одна женщина — мать.
Что говорить — она ревновала. Ее мальчик, ее сынок нынче принадлежит другой женщине. Пусть похожей на Паулину, но другой. Ее кровиночка, любовь всей ее жизни — больше вроде как уже не ее.
Кто бы знал, как все эти годы Паулина скучала по сыну! Даже когда он был рядом — все равно скучала. Потому что особенные их отношения остались в прошлом. Невероятная близость, доверие, и — да, она — любовь. Когда он был маленьким, Паулина была уверена, что любит его именно как сына. Но когда Вадик вырос, стала ловить себя на низменных чувствах.
Это было ужасно! Как случилось, что не нашлось в ее жизни человека ближе, чем сын? Как произошло, что не было в ее жизни мужчины дороже, чем Вадим?! В далекой юности у Паулины имелось немало поклонников. Она много познала, много попробовала. А потом жизнь круто изменилась, и рядом остался грубый солдафон, к которому можно испытывать лишь отвращение.
В этой пустоте не оказалось никого, кому бы она могла подарить свою душу. Совершенно естественным образом всю ее до отказа заполнил единственный сын. А когда он вырос, Паулина стала ловить себя на том, что воспринимает его не столько как сына, сколько как мужчину.
Жаль, что она поняла это слишком поздно. Пойми она раньше — наверное, это чувство можно было бы подкорректировать. Но до поры до времени ей казалось это игрой. Волнительной, возбуждающей, но лишь игрой.
Она долго не пускала в себя правду. Замечала, что Вадик взрослеет. Но лгала самой себе: ничего, он еще не настолько повзрослел, чтобы понять смысл происходящего. Скоро нужно будет отказаться от этой радости, но пока еще она может позволить себе ее. Чуть-чуть. Еще немножко.
Вадик взрослел, и она трепетала от его взросления. Трепетали вместе: его 'краник' в ее ладонях, она сама… Она должна была прекратить это, как бы сладко это ни было. Но обманывать себя легче, чем отказаться от единственной радости в жизни. Еще чуть-чуть, еще немножко…