Поцелуй анаконды (Сборник)
Шрифт:
3
Театр в Ставрополе стоял почти напротив здания Окружного суда. Да и суд тоже считался местом интересных зрелищ. На процессах адвоката Ардашева всегда был полный аншлаг. Билеты раскупались задолго до начала слушания дела в судебной камере. Местные актеры на этот счет шутили: дескать, пора обратиться к председателю с тем, чтобы он разрешил поставить бенефис присяжного поверенного Ардашева в Окружном суде. Для этого предлагалось с утра до вечера слушать дела только с участием вышепоименованного защитника. Сообразно театральному обычаю весь сбор, за вычетом расходов, передали бы бенефицианту.
Но сегодня вечером в театре шел совсем другой бенефис. Публика собиралась рукоплескать Фаине Кривицкой. Тридцатипятилетняя актриса попала в местную драматическую труппу восемь лет назад и за это время успела снискать любовь местных зрителей. В первые годы ей доставались лучшие роли: Купавина в «Волках и овцах» Островского, Жульета в комедии-водевиле «Чудак-покойник, или таинственный ящик», и даже Лидочка Муромская в «Свадьбе Кречинского». Только время шло, и красота артистки постепенно увядала. Инженю ей уже было не сыграть. На таких ролях режиссеры жаждали видеть двадцатилетних красавиц. Нельзя сказать, что Фаина Иннокентьевна сидела без работы, нет. Она еще оставалась востребованной, хоть и прежнего внимания к своей персоне уже не получала. И бенефис, приуроченный к ее тридцатипятилетию, был очень кстати. Жизнь – пусть и ненадолго – снова могла наполниться цветами, подарками и новыми поклонниками (и не страшно, что немолодыми). Сегодня вечером актриса собиралась блистать в водевиле В.И. Хмельницкого «Актеры между собой, или Первый дебют актрисы Троепольской». По окончании ожидался литературный дивертисмент [19] .
19
Дивертисмент (от фр. divertissement) – развлечение, увеселение.
Клим Пантелеевич Ардашев с супругой подъехали к театру. Двухэтажное каменное здание, отстроенное еще в 1845 году, фасадом смотрело на улицу. Озябший старик в потертом пальто торговал у входа афишками. В гардеробе образовалась небольшая очередь, но сутолока продолжалась недолго. Вскоре Ардашевы уже заняли места. Присяжный поверенный специально взял седьмой ряд партера. Дело в том, что в местном театре партер насчитывал всего одиннадцать рядов, однако по какой-то неведомой причине (скорее всего, из-за досадной оплошности архитектора Григория Ткаченко) сцена располагалась выше обычного уровня, и зрителям первых мест приходилось смотреть снизу вверх. Неудобства заканчивались только на седьмом ряду. Всего имелось два яруса лож, а в третьем устроили галерею. Реомюр [20] у входа показывал двенадцать градусов. Пахло табаком, одеколонами Брокар и Раллэ, пылью и керосином.
20
Реомюр – термометр.
Громко прозвучал первый звонок. Публика почти заполнила зал. Внутреннее убранство храма Мельпомены вполне соответствовало типичному провинциальному роскошеству: массивная дубовая лестница с широкими перилами, двустворчатая резная трехаршинная дверь, ведущая на балкон, расписанный сусальным золотом потолок с лепниной, ложи и кресла, оббитые темно-красным плюшем, керосиновые лампы с молочными абажурами и бордовый занавес с тяжелыми кистями. На нем угадывались очертания дворца с колоннами, каких-то кипарисов и лебедей, плавающих в пруду; по углам щерились театральные маски. Раздался второй звонок. Зрители поспешно откашливались. Степенные капельдинеры тушили лампы. Сбор был полный. Прозвучал третий звонок, и через некоторое время занавес колыхнулся и начал медленно подниматься. Со сцены подул ветер, и стало холодно, будто на улицу отворили все двери.
Из крайней ложи было видно, как в суфлерской будке, устроенной в виде широкой раковины, зажглась одна свеча, за ней другая. Заиграл оркестр. Мистерия начиналась…
Водевиль был простенький, в одном действии. Ардашев уже видел его в Петербурге. На сцене госпожа Кривицкая, облаченная в белое воздушное платье, вопрошала с наивной детской непосредственностью:
– А что такое бенефис?И актер Попов ей отвечал игриво:– Что бенефис? Я очень рад,Его увидя назначенье.Хорошим он актерам клад,Дурным – так хуже разоренья.Но я ручаюсь навсегда,Что вам подобная актрисаНе может, верно, никогдаДурного сделать бенефиса…– Благодарю за учтивость! Но я так занялась вами… Я хотела сказать – с вами, а меня ждут.
«Да-да, именно ждут. И не кто иной, как присяжный поверенный Окружного суда», – мысленно продолжил диалог Ардашев и, достав из кармана монпансье, положил под язык зеленую конфетку.
Все остальное время Клим Пантелеевич проигрывал в уме предстоящий разговор. Он вполне мог оказаться непростым. И по всему, выходило, что следовало говорить прямо, начистоту.
Наконец Кривицкая прочитала последний куплет:
– Водевильная актриса не нуждается в ролях:
Не проходит бенефиса,Чтоб не быть ей в хлопотах.Все пустились в водевили!А что пользы, например,Если мы не угодилиИ не хлопает партер?Она улыбнулась, подошла к самому краю сцены и, разведя в стороны руки, закончила:
– Если ж мы вам угодили,То захлопает партер!Оркестр поднял волну музыки, громыхнул пару раз и смолк. Раздались аплодисменты. К виновнице торжества присоединились все артисты, участвующие в водевиле. На сцену полетели цветы, публика хлопала стоя. Актеры, находясь под ярким светом рампы, кланялись зрителям. Но народ не унимался, и отовсюду слышалось: «Бис!», «Браво!», «Бис!»… И тогда Кривицкая, подав знак музыкантам, отошла от рампы. И в ту же секунду оркестр заиграл вновь, и актриса, прокружившись в танце, прочитала:
– Ах, замуж выходитьНе надобно спешить,И я уж не решусь,Покуда не влюблюсь.И что за обращеньеВсех наших женихов?Одно нам утешенье —Взаимная любовь!Мужья шалят,А жен бранят!Итак, чтоб мне решитьсяСкорее согласиться,Ты должен обещатьМеня никак не ревноватьАх, замуж выходить?..И вновь зрительный зал рукоплескал своей любимице. В проходах появились продавцы цветов. И пока зрители чествовали бенефициантку, Клим Пантелеевич купил большой букет белых роз. Но занавес уже опустился. Объявили антракт. Впереди ожидался литературный дивертисмент. Довольная публика потянулась к буфету. Оставив Веронику Альбертовну на попечении подруги – Ирине Штиль (жене здешнего нотариуса) – присяжный поверенный направился за кулисы. Он надеялся увидеть около уборной артистки толпу поклонников, но там, на удивление, уже никого не было. Ардашев постучал в дверь и осведомился:
– Вы позволите?
– Да-да, войдите, – послышалось изнутри.
Адвокат вошел. На пуфике перед зеркалом сидела Фаина Кривицкая. Она была в том же белом платье, в котором только что играла в водевиле. Актриса, судя по всему, только что закончила подправлять макияж: перед ней лежали открытая пудреница с пуховкой и красный карандаш для губ. В пепельнице дымилась длинная пахитоска. Вокруг громоздились букеты цветов.
– Позвольте поблагодарить вас за столь незабываемый вечер, дорогая Фаина Иннокентьевна, – преподнося розы, провещал адвокат. – Давно у нас в городе не было такого праздника.
– О! Клим Пантелеевич! Вы, как всегда, очень любезны! – Она улыбнулась, элегантно поправила прическу и добавила: – Я сразу вас заметила. А вы себе не изменяете – всегда на седьмом ряду.
– Да, оттуда лучше всего видно сцену. Вот, говорят, когда Меснянкины построят «Театр-пассаж» на Николаевском, таких неудобств там не будет. Обещают даже электрическое освещение устроить. И зальется рампа светом лампочек Сименса и Гальске, а запах керосина останется в прошлом.
– Ох, скорей бы!