Поцелуй мамонта
Шрифт:
Приходит железный дед Федот Полиевктов – вечный учитель, далеко не бедный человек – скорее наоборот.
Он крепок, ловок и зарабатывает на жизнь исключительным умом.
Ещё он – местная достопримечательность, почти памятник при жизни, – со шляпой, опущенной до половины носа, в стареньком, но когда–то роскошном, камуфляжном австрийском плаще. Хорошо получились бы в бронзе его многочисленные, живописные складки!
Не снимая убора, подсаживается к неразлучной тройке. Для прочих незнакомых посетителей делает вид, что он человек не местный, что не из особо умных, а именно «из этих
Наблюдает за кубиками, скачущими в подносе. Делает уместные и прочего рода подсказки, но чаще молчит.
Жмёт руки за самые удачные и редкостной, борцовской красоты броски. Потрескивают в эти минуты интеллигентские и военные косточки. Ему, как достойному и абсолютно справедливому человеку, любят поручать судейство.
– Я бы тут перекинул. Не явь! – говорит Федот Иванович авторитетным тоном, – но! – тут он обычно делает паузу и поднимает к небу убедительный перст, – решайте сами! Я только эксперт.
Кубик стоит на едва срезанной вершине. Это уникальный случай, и точных правил про это не прописано.
– Юридический казус–морталес!
– Нет, – говорят ему, склонясь коллективом к центру игры, – тут ближе к пятёрке.
– А я говорю: это ближе к двойке ровно на пол–градуса. Потому, что у стола уклон. А полградуса в такой ситуации – несчитово.
Вот так глазомер!
Кто–то приставляет к кубику рёбра ладоней и пытается вычислить градус эмпирически.
От прерывистого дыхания и толкотни спорный кубик шатается, вертится и падает на грань. Выпадает двойка. Но, приходится действительно перекидывать.
– Я же говорил! – удовлетворённо хмыкает Федот. – Старших надо слушать: они ботвы не скажут.
«Ботва» – заимствованное у Долбанека слово. Но, Серж не обижается. Он даже рад, что его лексикон постепенно внедряется в толпу и тем увеличивает собственную значимость.
Дед Федот, цедя, выпивает чарочку, и так же незаметно, как всегда не прощаясь по соображениям конспирации, исчезает.
И снова продолжается праздник.
Словом, испытывался там весь тот родной и импортный арсенал питейного гульбища, что вместе со ссыльными революционерами, начинающими террористами, опальными дворянами и нашкодившими государственными чинами плавно и навсегда переехали из столиц в глубинку.
И уже не понимали посетители: то ли они зашли в провинциальный кабак, то ли они в Питере. Или, сидя в Макао, как в давешнем году у шикарных казиношных вертелок, гребут и тут же пропивают синие, красные, чёрные фишки.
Позже, слегка повальяжив и перекурив, кто пустую трубку, а кто самокрутку в мундштуке, вновь смыкали лбы.
Снова кидали кости, считали бронзовые углубления, складывали в уме цифры: почти мгновенно, будто самые быстрые счётные машинки.
Бранились и матюгались сердечно и со злостью. Смеялись над промахами и вылетами кубиков с игровой территории под соседние столы.
Разминая скрюченные от усердия руки, заполняли результатами брани изрешечённые квадратами блокнотные листки и салфетки.
Проигравшему ставились шутливые щелбаны. На деньги играли редко и ставки делались копеечные.
И, радуясь по–детски, вспоминали двухгодичной давности рекорды и невероятные
– А помнишь, а помнишь!
– О– о– о!
– А это… а стриты подряд два круга шли, а вместо «тюрьмы» помнишь как в «свободу» записал, а как все шестёрки выпали три раза подряд!
– Фишки–шутихи принёс, ах же ты сволочь!
– И молчал, сволота такая! Издевался.
– Надурить хотел.
– Ха–ха–ха.
– Селифаний с Мойшей сделали.
– Руки у них золотые.
– Руки у них жуличьи!
– Пиратская порода.
– Сабатини! От «собаки».
– От саботажа, дурья твоя башка.
– Ха–ха–ха.
– А нуль, помнишь, как ты в премию добавил? А я тебя поймал, помнишь же?
– О– о– о!
– Со мной так больше не шути! Я – адмирал Ух–Каков! Могу, если что, и в глаз!
– Ха–ха–ха! В глаз… Да ты и в слона с трёх метров не попадёшь.
– Хочешь, проверим?
– Слона где найдёшь?
– Зачем слона, давай сразу в глаз.
– А ты не расширяйся понапрасну… перед мастером «д' жанра».
– До моего д'оживи.
– Сами таковские!
– Ёкских мы кровей.
– Ёкчане чоль?
– Пройдохи!
И так сидится по трое суток подряд.
Фотография этой исперва упомянутой, известной двойни уважаемых клиентов с приспущенными штанами, держащихся одной рукой за столб, другой за кран личного водопровода, на фоне распряжённых, косматых лошадей в забралах, не единожды попадала в оппозиционную газетёнку «Нью– Джорск новостной» в статью «Как у нас иной раз ведут себя разнузданные гости из столичного Ёкска».
Или в следующий раз: «Как деньги портят хороших с виду людей».
Или так: «… поэтому г– н Долбанек С.П. привёз с собой из г.Ёкска три новых лавки с резными спинками взамен попорченных им давеча при показе борцовских приёмов шести венских стульев…»
Местных военных, гражданских чинов, мещан, запосадских, курящих и не курящих, исключение на предмет «избранных доутрешних клиентов» не касается.
И, вообще, казалось бы, какой прок охранять малоимущих, часами лежащих в тарелках, в облитых пивом штанах, с летающими по залу подобно космическим пришельцам предметами:
– Эй, половой! Гарсон! Молодой! Офици… словом, мужик, мадам, Кутерина! Мне ещё пару…
Чего «пару» иной раз выпадало из головы: «Позже подойди».
Забывалось и значительное: покормить бедную лошадку, стреноженную и пришпиленную к коновязи, послать мальчишку–гонца до дому, чтобы испросить у истосковавшейся супруги десять копеек на последний шкалик. Одолжить денег тут можно только у самого себя.
Гони алкашей, и всё тут!
С богатыми по–другому! Заколебали уже их часы в залог, шарфы, перчатки, вышедшие из моды, но по–прежнему не дешёвые цилиндры индпошива, закладные на дом, позолоченные шпоры, серебряные колокольца, резные дуги, кожаные плётки, бочки с капустой, высушенные крокодилы, зубатые сомы, астролябии, кактусы и попугаи… Ещё бы каменную статуйку с Пасхи припёрли! Дед Федот… Так этот как раз смог бы. Он на Пасхе, говорит, побывал и мерял истуканов деревянной линейкой с бечёвкой. А немцы металлическими приборами… И размеры у немцев оказались неправильными: идиоты: металл–то на солнце расширяется.