Поцелуй осени
Шрифт:
Но помимо этих общих для всех ограничений, у Лики, по милости проклятого диктатора Мерковича, были еще и свои собственные. Целый год она уже провела здесь, но до сих пор не выезжала из города дальше аэропорта. Казалось, она уже наизусть выучила, как заходят на посадку прибывающие из СССР военные пузатые самолеты. Как взмывают в воздух вертолеты, сбивая тепловые ловушки. Как встречают в посольстве делегации из Москвы. Только это ей и можно было описывать. Сопровождать дорогих гостей до посольства, присутствовать при их визитах в военную часть, наблюдать, как торгуются они за причудливые афганские ковры, вываленные на базаре. Меркович с ребятами ездили на бронетранспортерах в Кандагар, летали на вертолетах в зону боевых действий, прячась от пуль, делали репортажи с места событий. Ей же доставались
Она злилась, негодовала, что к настоящей работе ее не подпускали, но поделать ничего не могла. Подчиняясь негласному приказанию Мерковича, ребята и здесь, в городе, старались всячески оберегать ее, не выпускали из гостиницы по вечерам, да и днем вечно увязывались следом, куда бы она ни шла. И Лике иногда казалось, что она и не уезжала из Москвы.
Она не отдавала себе отчета, насколько изменилась за этот год. Из зеркала на нее смотрело суровое, смуглолицее, почти бесполое существо, с пронзительным цепким взглядом казавшихся теперь светлее на фоне загара глаз. Коротко остриженные волосы, спрятанные под военного образца кепкой, похудевшее скуластое лицо, извечная сигарета, зажатая в уголке решительного рта… Впрочем, главным было даже не это. Что-то ушло. Умерло в душе безвозвратно. Какая-то врожденная мягкость, впечатлительность, женственность, способность к сопереживанию и стремление к немедленному оказанию помощи. Теперь Лика точно знала — всех не спасешь, не поможешь. Война есть война, она все прикроет, все спишет. И смешными, бессмысленными казались чувства и страдания, составлявшие ее прошлый, московский уклад. Любит — не любит, поймет — не поймет, все это так неважно здесь, когда жизнь каждого может оборваться в любую секунду. И, изредка разговаривая по телефону с Ниной Федоровной, выслушивая причитания и скупо сообщая о себе — все нормально, жива-здорова, она не решалась спросить об Андрее. Словно берегла, боялась разрушить этот панцирь, которым сама собой покрылась тут душа. Жить мгновением, не загадывать на завтра, не думать, не чувствовать, не любить. Не искать глубинный смысл в случайных поступках, не придавать значения словам. Какая, в конце концов, разница, что там случилось вчера, месяц, год назад. Война все спишет…
Сон больше не шел к ней. Лика поднялась с постели, подошла к окну, равнодушно взглянула на ставший уже привычным безжизненный пейзаж. Вдалеке вздымались желто-серые, пологие горные вершины, кое-где поросшие растительностью. Городские строения словно скатывались с них вниз, к изгибу поблескивающей под утренним солнцем голубой реки. Однообразные невысокие домики, изредка встречающиеся коряжистые пыльные деревья, бредущие куда-то темноликие люди со строгими, глубоко посаженными глазами. Облаков не было, но где-то над окраиной курилась струйка густого дыма. Должно быть, взрыв произошел именно там. Лика зевнула, потянулась и начала одеваться.
В коридоре гостиницы ей встретился осунувшийся, бледно-зеленый Петька. — Что рвануло? — спросила она.
— Да… — Он отмахнулся. — Духи автобус взорвали. Четверо погибли, двенадцать раненных.
— Ясно, — покивала Лика. — А ты чего такой снулый? Накурился вчера, что ли?
— Да какой там, — с досадой бросил Петька. — Салат, суки, вчера на ужин подали. Помыли, наверно, зелень плохо, чурбаны проклятые. Всю ночь не спал, с толчка не слезал. Сейчас в Кандагар ехать с нашими офицерами, Меркович договорился, а я выйти из гостиницы не могу.
— Бедняжечка! — со смехом посочувствовала Лика. — Сходи к Петренко, у него должны были таблетки остаться. Он тут тоже как-то салатику поел…
Обрадованный Петька поспешил по коридору, Лика же на мгновение задумалась, затем окликнула его:
— Постой! Сейчас, говоришь, в Кандагар едете?
— Они едут, — махнул головой Петька. — Я уж сегодня никуда не ездок.
— Ясно, — кивнула Лика. — Ну иди лечись, болезный! — И, быстро сообразив что-то, кинулась вниз по лестнице.
У выхода из гостиницы тарахтел выкрашенный под камуфляж армейский
— Владимир Эдуардович, можно мне с вами вместо Пети. Он…
— Доброе утро, — обернулся к ней Меркович. — Я знаю про Петю.
— Так можно? — настойчиво переспросила Лика.
— Нет, — отрезал Меркович и отвернулся к ребятам.
— Почему? — не уступала Лика.
Он посмотрел на нее с нескрываемым раздражением.
— Белова, ты мне клялась, что, если я возьму тебя в группу, с тобой проблем не будет. Тем не менее с тобой сплошные проблемы. Тебе с нами нельзя, потому что обстановка неспокойная. Ты, наверно, знаешь уже, что утром духи взорвали автобус. И на дороге может произойти экстренная ситуация.
— Вы мне тоже обещали, — запальчиво возразила Лика. — Обещали, что я буду здесь военным корреспондентом, а не бесплатным приложением к журналистской группе. И насчет обстановки… Она тут всегда неспокойная. И странно, если б было иначе, война все-таки. За целый год, что я здесь торчу, ни разу еще не было спокойной обстановки.
— Белова, возвращайся в гостиницу, — повысил голос Владимир.
— И не подумаю! — взбеленилась Лика. — Вы мешаете моему профессиональному развитию, не даете проявить себя, а потом говорите, что я еще не готова выезжать за пределы города. Так я никогда не буду готова, вы просто не даете мне возможности…
— Хватит! — резко оборвал он. И, зыркнув на нее злыми темными глазами, скомандовал: — Полезай в машину. Живо! И чтоб я никакого писка в дороге не слышал!
— Есть! — расплываясь в счастливой улыбке, отозвалась Лика и, торопясь, пока он не передумал, запрыгнула в джип.
13
Дышать в тесном кузове было нечем. В спертом недвижимом воздухе стоял запах нагретого солнцем металла, бензина, выжженной пересохшей земли. Лика попыталась перекинуться парой слов с Генкой, журналистом из их группы. Но из-за рева едущего впереди бронетранспортера и непрекращающегося стрекота кружившего над ними вертолета ничего не было слышно. Она выглянула в узкое, заплывшее грязными разводами окно джипа. За стеклом тянулся однообразный желто-серый пейзаж — растрескавшаяся земля, пологие горные склоны, чахлая, изнывающая без воды растительность. Изредка мелькали пустые, словно вымершие, деревушки с низкорослыми домиками. Кругом царили бедность и запустение.
Лика откинулась на кожаную спинку сиденья и обвела взглядом салон джипа. Водитель уверенно вел машину, непринужденно рассказывая что-то смешное согласно кивавшему усатому военному, сидевшему рядом с ним впереди. Генка строчил что-то, пристроив на коленке потертый блокнот. Тусклый солнечный луч, пробивавшийся в кузов сквозь запыленное стекло, высвечивал благородный профиль Мерковича — словно изображение римского императора на древней монете.
Удушливая жара сморила Лику. Голова стала тяжелой, глаза сонно моргали, и в конце концов она задремала, провалилась в неглубокий душный сон. Она не поняла, что произошло. Почему вдруг ожила и заверещала рация на поясе у капитана, что за сухой треск раздался откуда-то слева, почему с кружившего над колонной вертолета донеслась автоматная очередь. Лика приоткрыла глаза, увидела бледного Генку, его трясущиеся губы, услышала резкие выкрики офицера в рацию:
— Мы приближались к посту. Нас увидели с дороги, открыли огонь… Отсюда до поста две тысячи метров. Обстрел продолжается.
Она успела заметить странное выражение на лице Владимира — глаза блестят, раздуваются тонко вырезанные ноздри. Близость опасности словно опьянила его, превратила в древнего, коварного и жестокого бога войны. Машина продолжала двигаться, несмотря на взметавшиеся рядом черные фонтаны земли. Затем что-то ударило совсем близко, взорвалось будто в голове. Окружающий мир дрогнул, зашатался, взлетев на воздух, осыпался мелкими черными осколками. Лика ощутила, как невидимая сила подбрасывает ее тело, словно детский мячик, влечет куда-то, переворачивает. Глаза заволокло красным. И больше уже ничего не было.