Поцелуй осени

Карпович Ольга

Холодный пот залил глаза, дыхание перехватило. Лика сжалась, вся превратившись в напряженный, готовый к немедленному броску, комок. Но духи прошли мимо, не заметив их.

Дождавшись, пока все стихло, Владимир приподнялся, сел, привалившись к склону горы. Лика только сейчас увидела темное пятно, расплывавшееся по его защитного цвета рубашке у правого плеча. Сердце провалилось куда-то в живот.

— Вы… Вы ранены? — с трудом выговорила она.

— Да, по плечу цапануло. Больно, черт. Надо перевязать. Сможешь? — коротко спросил он.

Она отчаянно закивала, подползла ближе, вытащила из кармана армейских камуфляжных штанов складной перочинный ножик, дрожащими пальцами разрезала рукав рубашки. Пальцы

тут же вымокли в теплой, пахнущей солью и железом крови. Лика оторвала от рубахи широкую полосу ткани, принялась накладывать повязку, осторожно касаясь гладкой горячей кожи. Наверное, движения ее были не слишком-то профессиональными и причиняли раненому боль, однако он лишь едва слышно скрипел зубами. Наконец повязка была наложена. Лика вытерла руки о футболку, обернулась к Мерковичу. Он сидел, все так же откинув голову, тяжело дыша. Посмотрел на нее быстро, мелькнули в темноте яркие белки раскосых глаз.

— Теперь слушай внимательно. Я дальше не пойду. Мне до поста не добраться, много крови потерял. Ты пойдешь одна вон в ту сторону. Если собьешься, ориентируйся по звездам. Видишь, вот эта должна быть всегда слева. Как только доберешься до наших, объясни им, где меня оставила, скажи, пусть кого-нибудь за мной вышлют. И побыстрее. Все поняла?

Лика решительно замотала головой, выговорила трясущимися губами:

— Я одна не пойду.

— Да ты не бойся! — принялся уговаривать он. — Осталось уже немного, не потеряешься.

— Нет, — затрясла головой она. — Я не пойду… без вас.

— Что за бабские страхи! — яростно проговорил он.

— Мы вместе пойдем, я вам помогу, я дотащу… — не унималась Лика.

— Ты что, совсем идиотка? — прошипел он. — Немедленно отправляйся, я приказываю!

— А я плевала на твои приказы! Сам идиот. Совсем ничего не понимаешь! — прошептала Лика.

И, подавшись вперед, приблизившись вплотную, сжала его лицо ладонями, вдохнула пряный запах его волос, опаленной солнцем бронзовой кожи, сильного гибкого тела, припала губами к узкой полоске его сжатого рта. И все вокруг — темный провал ночного неба, смутные силуэты гор, подстерегающая за каждой вершиной опасность, запах крови — закружилось, затанцевало в бешеном вихре. Его твердая ладонь легла на затылок, крепче прижимая ее голову, напряглись под тяжестью ее тела крепкие мышцы груди и бедер, а губы, эти всегда сурово сжатые губы, оказались вдруг мягкими, теплыми, трепещущими под ее губами. И захотелось крикнуть ему — держи меня крепче и не отпускай никогда-никогда.

Они медленно продвигались вперед. Володя, уже выдохшийся, посеревший, тяжело опирался на ее плечо и, едва выговаривая слова, язвил: — Ну что, дочка, тяжело приходится? А это тебе за самоуправство. Приказ старшего надо выполнять, товарищ военный корреспондент!

Лика понимала, что он нарочно разговаривает с ней в шутливом тоне, чтобы поддержать, внушить уверенность, что все в порядке, что он дойдет до блокпоста, а не рухнет без чувств прямо ей под ноги. Ее же решительность таяла с каждым шагом. Казалось, не будет конца этому пути через горы… лишь ночь, мгла, страх, тысячи холодных далеких звезд, заливающий глаза пот и тяжесть этого недавно еще совсем чужого мужчины. Когда ее начало тянуть к нему? Неделю, месяц, год назад? Или еще в Москве, в институте, когда он двигался между партами своей кошачьей мягкой походкой, изредка останавливаясь и заглядывая в глаза кому-нибудь из студентов? Или это война, опасность, кровь бросила их друг к другу, заставила уцепиться за него как за единственное спасение? А может, он был просто воплощением всего того, о чем ей всегда мечталось с самого детства, явился, словно ответ на ее тоску по сильному плечу. Может быть, это сама судьба, наконец, смилостивилась над ней и указала на этого прежде такого недоступного мужчину?

Лика не знала, как

ответить на эти вопросы, да и не хотела на них отвечать. Это там, в далекой и мягкой, как вата, мирной жизни, было так важно разобраться в чувствах, докопаться до истины. Это там она задумывалась о том, что будет завтра. Здесь же, в этом безрадостном краю, никакого завтра не было, существовало только настоящее, здесь и сейчас, способное прерваться в любую секунду яркой вспышкой, треском автоматной очереди. И тратить, возможно, последние минуты жизни на глупые рефлексии было просто смешно.

Она остановилась, переводя дыхание, утерла лоб тыльной стороной ладони, перехватила давившую ей на плечи руку Мерковича. Прищурилась, стараясь различить дорогу в окружавшей их тьме, и вдруг увидела маленький тусклый огонек где-то впереди. Не веря своим глазам, боясь ошибиться, принялась вглядываться во мглу. Показалось, или там действительно виднелась каменная стена, высилась над ней дозорная вышка и мелькал едва различимый в темноте огонек.

— Володя, — осторожно позвала она. — Володя, ты видишь? Там, впереди…

Он поднял тяжело клонившуюся на грудь голову, попытался выпрямиться, всмотрелся вдаль.

— Это наши, — сказал отрывисто. — Наш блокпост. Дошли.

— Господи! Дошли! — выдохнула Лика.

И, чувствуя, как что-то теснит и распирает грудную клетку, обхватила руками шею Владимира, с яростной радостью целуя глаза, щеки, губы, шепча:

— Володенька, родной, родной мой…

14

Лика не решилась бы назвать их с Владимиром отношения романом. Да и вообще обозначить их каким бы то ни было привычным названием. Они ни о чем не договаривались, ничего не обещали друг другу. Володя не спрашивал ее о прошлом, не допытывался, ждет ли ее кто-нибудь в Москве. Она же знала, что у него в Москве осталась семья — жена, дети, но, в свою очередь, никаких вопросов не задавала. Словно они заключили негласный пакт о ненападении, невмешательстве в частную жизнь друг друга.

Лика отчетливо запомнила тот первый вечер, когда она впервые вошла в его номер в кабульской гостинице, уже после того, как Владимира выписали из госпиталя. Она тихо прошмыгнула по коридору и чуть слышно постучала по двери костяшками пальцев. Дверь распахнулась сразу же, как будто он знал, что она придет, чувствовал и выжидал в своей засаде. Лику словно обожгло темным откровенным взглядом его глаз, она невольно даже отступила, он же положил руку ей на плечо, властно, уверенно, будто имел на это узаконенное самой природой право, заставил войти. И Лика послушалась, подчинилась, как подчиняются вожаку стаи.

Все, что произошло в эту ночь, разбудило в ней что-то ранее неведомое, глубоко дремавшее где-то внутри — плотскую животную радость брать и отдавать без остатка, не оглядываясь, не думая, не разбираясь в теснившихся в груди чувствах. Через несколько часов она поднялась с узкой неудобной гостиничной кровати, накинула рубашку, еле слышно прошептала:

— Я пойду к себе, хорошо?

Он не удерживал ее, лишь быстро притянул к себе, скользнул губами по виску и отпустил:

— Иди!

Она обернулась у выхода. Он лежал, откинувшись на подушки, спокойный, сильный, дочерна загорелый. Лишь на плече выделялась белая полоса бинтов. Бенгальский тигр в своем укрытии. И Лика на мгновение удивилась, почему же рядом с ним ее не посещает это, испытанное уже однажды, чувство защищенности, надежности, тепла. Нет, несмотря на всю свою силу и ловкость, Владимир оставался зверем-одиночкой. Он не жалел ее, не обещал поддержку и опору. Брал что хотел и отпускал, не чувствуя за собой никакой ответственности. И Лика с удивлением поняла, что именно это ей и нравится. Свобода и независимость двух случайно встретившихся и готовых в любой момент разбежаться диких кошек.