Поцелуй осени
Шрифт:
— Поедем ко мне, — хрипло прошептал Владимир. — Сейчас поедем! Мои все на даче, дома никого. Помнишь, как хорошо было в Кабуле?
Тогда была жадная погоня за жизнью — урвать, отхватить хоть немного тепла у подкарауливающей за стенами города смерти. Теперь же придется прятаться по углам, тайно пробираться в квартиру, спотыкаться о разбросанные по полу игрушки, ощущать на подушке запах духов другой женщины. Гадко, унизительно, противно…
И Лика стряхнула морок, высвободилась из его оплетающих рук, покачала головой, провела ладонью по обозначившейся на лбу складке:
— Не поеду! Ничего не выйдет, Володенька. Ничего не получится. Извини!
— Вечно с тобой проблемы,
— Я больше не военный корреспондент, — поддержала шутку она. — Да и времена теперь другие. Свобода слова!
— Ладно, — передернул плечами Владимир. — Как знаешь. А все-таки жаль…
Они вместе дошли до конца бульвара, остановились у фонтана. Переливающиеся в лучах осеннего солнца струи упруго били в разные стороны, и в повисших в воздухе матовых брызгах проглядывали бледные радужные полосы. Владимир обнял ее, Лика быстро ткнулась ему губами в висок, прошептала «Пока!» и поспешила через дорогу, к станции метро. Уже у входа обернулась, махнула рукой. Владимир стоял, опираясь спиной на могучий ствол дерева, смотрел ей вслед, чуть прищурившись от ярких солнечных лучей — поверженный бог войны, на миг утративший свою способность покорять и разить в этом светлом и спокойном мире.
Через два месяца судьба снова свела их на пафосном концерте в Кремле, закончившемся торжественным банкетом, накрытым с небывалой роскошью. Полуголодные журналисты смутных лет воровато таскали со стола невиданные закуски и так и норовили стянуть и спрятать в портфели бутылки импортной водки.
Лика увидела Владимира, стоявшего чуть в стороне и, кажется, совсем не интересовавшегося баснословными яствами. Она поначалу даже не узнала в этом элегантном, словно сошедшем со страниц заграничного глянцевого журнала денди своего бывшего начальника. Черный костюм подчеркивал стройность его фигуры, белоснежная рубашка оттеняла безупречно гладкую темную кожу, на твердом подбородке чуть выделялась короткая седая щетина. Взгляды женщин в зале невольно останавливались на нем, именно ему были адресованы удивление, восхищение и самые сладкие обольстительные улыбки. Владимир без сомнения прекрасно знал, что привлекает женское внимание, и наслаждался моментом. Рядом с ним крутилась, восторженно оглядываясь по сторонам, совсем молодая девочка, должно быть, первокурсница, очередная влюбленная студентка. Девочка была неяркая, серенькая, но юность и чистота придавали ей своеобразное очарование. Она смотрела на Владимира проникновенным, по-собачьи преданным взглядом.
И Лика, усмехнувшись с едва ощутимой горечью, неожиданно поняла, что, наверное, этот коварный бог войны самой природой создан был для того, чтобы пленять сердца юных дев, благосклонно принимать их любовь, даря взамен острые ощущения кружащей голову опасной страсти. И вдруг с сожалением вспомнила она о всепрощающей женщине с мудрыми темными глазами, которая всегда вынуждена будет ждать, когда закончится очередной взлет ее блудливого супруга.
Лика сначала хотела сделать вид, что не заметила Мерковича, но затем, поймав на себе его пристальный взгляд, лишь помахала издали и тут же отвернулась. Говорить им больше было не о чем и незачем.
Под Новый год неожиданно слегла Нина Федоровна. Еще недавно казавшаяся вполне бодрой, хотя и постаревшей, ослабевшей, старуха однажды утром вдруг перестала подниматься с постели. Лежала, откинувшись на высокие подушки, неподвижная, синевато-бледная, прерывисто дышала, не поднимала темных старческих век. Лика теребила ее, пыталась пробудить от нездорового обморочного сна, но бабка лишь на мгновение открывала глаза, окидывала ее мутным взглядом и выдыхала: — Тяжело мне, Ликуша, я подремлю…
Врач-участковый,
— Что вы хотите, голубушка, возраст… Естественное старение коры головного мозга. Возможно, имел место микроинсульт, усугубивший, так сказать, ситуацию. Вот я препарат тут выпишу, медсестра походит, укольчики поделает…
Ночь Лика просидела у постели бабы Нинки. В окно заглядывала зеленоватая, водянистая, похожая на срез огурца, луна. По босым ногам тянуло холодом. Где-то внизу, у соседей, навязчиво бренчала музыка. Из соседней комнаты пахло хвоей — еще несколько дней назад Лика притащила с улицы еловые лапы, установила их в старую бабкину хрустальную вазу. И вдвоем с Нинкой они, шутливо переругиваясь, украшали их старыми Ликиными елочными игрушками.
— Ты совсем, я вижу, очумела, — притворно сердилась бабка. — Здоровая дылда, а туда же. Елочку ей надо.
— Конечно, надо, — отшучивалась Лика. — А то куда ты мне подарки будешь класть?
— Какие с меня подарки, видимость одна, — ворчала Нина Федоровна. — Завела бы себе мужика приличного, он бы тебе, может, что ценное под елочку принес. Вот Андрюшка-то какой был парень. Ведь упустила, балбеска!
Теперь же из ее сжатых посиневших губ вырывалось лишь свистящее дыхание. Лика тяжело привалилась головой к спинке кровати, прикрыла устало глаза. Страшно было оставаться в пустой гулкой квартире вдвоем с едва дышащей бабой Нинкой. И еще страшнее было представить себе, что скоро, возможно, она останется здесь совсем одна.
Наутро прискакала шустрая медсестра, посмотрела на бывшую продмагшу, нахмурилась, быстро вколола в змеившуюся по высохшей руке вену шприц. Лика, заторможенная, отупевшая после бессонной ночи, вяло следила за ее манипуляциями.
— Ой, что-то не нравится мне, как она дышит, — забеспокоилась медсестра. — Идите сюда скорее. Я массаж сердца буду делать, а вы искусственное дыхание. Сумеете?
— Да, — растерянно протянула Лика. — Я умею… Был курс оказания первой помощи в институте…
— Давайте скорее! — подгоняла ее медсестра.
Лика нагнулась, припала к сухим синеватым губам, принялась вдыхать воздух. Медсестра, раскрасневшаяся, деловитая, с силой надавливала ладонями на грудь старухи. Через несколько секунд она оттолкнула Лику, бросила:
— Бегите, звоните в «Скорую». Живо!
И сама, наклонившись, начала вдувать воздух в полуоткрытый рот больной. Лика в смятении кинулась в коридор, от волнения долго не могла набрать номер — пальцы срывались и соскальзывали с диска. Когда она вернулась в комнату, склонившаяся над Ниной Федоровной медсестра распрямилась, быстро мотнула головой. По ее напряженному лицу, по ставшим вдруг неторопливыми движениям, Лика поняла, что бабушка умерла.
Над заставленным грязной посудой длинным столом витал кислый запах блинного теста. Заметно постаревший отчим, склонив плешивую голову, задумчиво катал по заляпанной скатерти винную пробку. Мать собирала на поднос рюмки. Лика закрыла дверь за последними уходившими с поминок гостями — бывшими коллегами Нины Федоровны по продовольственному магазину. Вот, значит, и все. Поддерживавшая ее все эти три дня суета окончена, и теперь ничего уже не заполнит собой пустоты, поселившейся в квартире с того страшного утра. Лика знала, по похоронам деда помнила — сейчас еще ничего, легко. Боль придет потом, когда будешь каждое утро выставлять по привычке лишнюю чайную чашку на стол, когда станешь оборачиваться на звучащий только в твоем воображении голос, когда не сразу сможешь ответить на телефонное обращение «Будьте добры Нину Федоровну!». Сейчас же она ощущала лишь клонившую к земле свинцовую усталость.